— Доброе утро, моя дорогая! — сказал президент, нежно целуя лоб своей супруги, уже влажный от крема «Ройда».

— Ах, Кен, — воскликнула Клара, заливаясь молодым румянцем, — вы так неожиданно! И вы — курили?!

От него пахло сигарой, как в добрые прежние годы. Он улыбнулся и виновато опустил глаза.

— Кенчик, — сказала Клара, с трудом вспомнив, как когда-то звала президента, — что случилось с тобой?

— Ты помнишь, Клара, как лет сорок назад…

— О, не говори такие слова! Сорок лет назад не было ничего такого, что я могла бы помнить, а то ты решишь, что мне больше, чем тридцать пять.

Ему всегда нравилось ее кокетство.

— Хорошо, Клара, прости меня. Так вот, сорок лет назад, когда ты была хрупкой девушкой, я нес тебя на руках от самой машины до озера Файра, и ты обнимала меня за шею, а вокруг были какие-то люди, но им не было до нас никакого дела, потому что тогда все были молоды!

— Разве у тебя уже была в ту пору машина? — сказала Клара.

— Ты все забыла, — мягко перебил президент. — Был «форд», и я уже имел маленькую, но собственную адвокатскую контору… А ты помнишь мое первое дело, когда я чуть не опростоволосился, но твой отец… Удивительно, Клара, но это все я так отчетливо помню. А то, что было вчера, словно было тысячу лет назад: ни одного воспоминания! Я сегодня проснулся, открываю глаза: кабинет, уже утро, хочется есть, хочется вина, хочется жить! Понимаешь, Клара, во мне проснулась молодость, я понял, что больше не вынесу ограничений, я устал от них. Вероятно, нервы…

Пока президент произносил этот монолог, Клара восхищенно смотрела на мужа и думала, наверное, о том, как жаль, что он «проснулся» так поздно.

— Знаешь, Кен, — сказала Клара, — а что, если мы отправимся сейчас на озеро Файра? Сегодня воскресный день, тебе действительно нужно отдохнуть, мы возьмем Арви.

— И этих тупых молодчиков О'Шари?!

— От них никак нельзя избавиться?

— Можно… — неуверенно произнес президент. — Но тогда нам придется ехать вдвоем, без Арви, чтобы улизнуть от них.

— Все! Я знаю, что надо делать!

Клара решительно поднялась с кресла, еще раз взглянула на себя в зеркало — нет, нет, не так уж дурна! — и вышла из спальни. Через пять минут она вернулась в платье одной из своих горничных.

— Твой костюм достаточно скромный, — сказала она, оценивающим взглядом рассматривая рабочий пиджак президента. — У тебя есть деньги?

— Кларков пятьдесят, не больше.

— Прекрасно!

Она была решительной дамой — может, поэтому президент и женился на ней в свое время…

— Но, Клара, — сказал он, вновь почувствовав себя таким, каким был много лет назад, когда Клара требовала беспрекословного подчинения и он не смел ее ослушаться, — как мы выйдем незамеченными?

Она смерила его таким странным взглядом, словно видела впервые, и медленно произнесла:

— Кен, кто вывел тебя в президенты? Так неужели я не выведу тебя из усадьбы?

И Клара, с которой президент прожил добрых сорок лет, вдруг подошла к стене в своей спальне и в том месте, где кончалась кровать, нашла какую-то кнопку, а затем распахнула потайную дверь, о которой президент понятия не имел.

— Клара! — сказал он строгим голосом, но жена, улыбнувшись нежной и светлой улыбкой, взяла его за руку и увлекла за собой.

Если президент в свое время женился на Кларе не из-за ее решительного характера, то наверняка из-за этой улыбки.

Через двадцать минут они вышли на шоссе в ста ярдах от того места, где все еще возился с мотором черного «мерседеса» Таратура. Президент, потрясенный тем, что ни одна «собака» из охраны их не заметила, что скромно промолчала все замечавшая даже в темноте Ночная Электронная Система Инфракрасной Аппаратуры (НЭСИА), вел себя излишне возбужденно и порывисто. Не снимая черных очков, он лихо просеменил к «мерседесу» и звонко предложил Таратуре пять кларков за доставку в город.

Таратура онемел. Но тут же, взяв себя в руки, вздохнул и с сожалением отказался, сославшись на то, что машина испорчена.

— Я сам жду помощи, — сказал он. — А вам… папаша, — с усилием выдавил он из себя, — советую взять такси. Тут их много.

И действительно, из-за поворота показалась машина. Президент остановил ее торжественным поднятием руки, и через секунду они укатили.

На какое-то время Таратура даже забыл о рации.

В душе напичканного лекарствами Джекобса, когда он вернулся от доктора Креера, пели ангелы. Прежде всего он с удовлетворением отметил, что за время его отсутствия ничего не изменилось. Ковер лежал на своем месте, на полу, часы висели на стене в единственном числе, и вообще в комнате не было никаких признаков чуда.

И тут он увидел сигару. Она дымилась.

Джекобс погрозил ей пальцем.

— Не-ет, — сказал он. — Не обманешь.

Он потоптался вокруг стола, зажмурился и даже хихикнул, радуясь своей догадке. Потом осторожно открыл глаза. Сигара дымилась как ни в чем не бывало.

— Существуешь? — миролюбиво спросил Джекобс. — Ну существуй.

Он сел за стол и громко сказал:

— Никакого президента нет! Не было и нет! Сигара есть, раз она существует, а президента нет. Чья сигара? Моя, конечно…

Вторая рюмочка, кажется, была лишней.

Он задумался. О чем-то подобном философы однажды уже говорили. Как это? «Я» есть «я» только по отношению к своему «я», а поэтому все окружающее есть проекция моего «я». Умные головы! Конечно! Вот он сейчас войдет в кабинет президента, и никакого президента там не окажется, потому что он видел, как тот уехал, а раз он видел, то никакого президента в кабинете быть не может. А когда он вернется обратно, то и сигары не окажется, потому что в его отсутствие исчезнет проекция его «я». Надо только выбросить из голова мысль о сигаре. Тогда все будет хорошо. Надо помнить только о кресле. И о ковре. И о мире тоже. А то, кто его знает, может и он исчезнуть, если о нем не думать.

Джекобс на негнущихся ногах сделал несколько шагов к двери президентского кабинета и, мурлыкая детскую считалку: «Раз, два, три, четыре, пять — я иду искать», переступил порог.

За столом сидел президент и что-то писал.

— Я иду искать, — вслух сказал Джекобс.

— Что? — Президент поднял голову. — В чем дело, Джек? Я тебя не звал.

— Ах, не звали? — Джекобс широко улыбнулся. — Очень хорошо.

Он повернулся, как манекен, и вышел. «Что-то философы путают, — грустно подумал Джекобс. — Раз президент на месте, то и сигара должна быть на месте». Он осторожно покосился: сигара была на месте. «А если это мой президент, то значит…» — и его посетила неожиданная мысль.

— Кен, — сказал он, снова входя к президенту, — похоже, вам нужна машина.

— Машина? — Президент оторвался от бумаг. — Я не просил никакой машины.

— Выходит, речь в благотворительном обществе вы произносить не будете?

— Какая речь? Ты видишь, Джек, я работаю.

— Допустим, вижу. Но это еще ничего не значит. Так вам не нужна машина?

— Джек, ты мне мешаешь.

— А в зоопарк вы тоже не поедете?

— Что-о?! — Президент отшвырнул ручку, и она прокатилась по бумаге, разбрызгивая кляксы.

Лицо Джекобса излучало кротость.

— Что с тобой, Джи?

— Ничего. Я почему-то решил, что вы хотите выступить по радио.

— А-а… Э-э… — Президент попятился вместе с креслом. — Джекобс, кто-то из нас сошел с ума!

— Не я.

— Боже… Какой сегодня день?

— Воскресенье.

— Суббота, Джекобс, суббота! Приди в себя!

— Воскресенье. Желаете убедиться?

Джекобс на негнущихся ногах подошел к столу, набрал номер и с улыбкой протянул трубку президенту.

— Сегодня, в воскресенье, — донеслось оттуда, — жителей столицы с утра ждет малооблачная погода без осадков, во второй половине дня…

Президент обмяк.

— О Господи! — вырвалось у него. — Воскресенье! А что я делал с тех пор, как выступил на митинге филателистов?

— Определенно могу сказать: не лечился, Кен, хотя неплохо было бы подлечиться.