— Вам понравилась игра? — сказал он. Сказал, обращаясь ко мне.

— Нет — ответила я. — А вам?

Он сказал:

— Она очень быстрая.

— Она слишком быстрая, — сказала я. — Она у меня вызывает головокружение. — Это было общение между нами. Чудесным образом он понял, что я имела в виду; слова внутри меня, не произнесенные, достигли его в тех глупых словах, которые я сказала. На мгновение он помрачнел, а затем нежно улыбнулся и кивнул.

— Действительно это для вас так быстро, Кэрол? — спросила мисс Уэбли.

— Мне нравится, когда движения чуть замедленнее.

— Но такова игра, — заметил он.

Никто еще не мог ни о чем догадаться, а мы вовсю вели разговор на языке, который был непереводим и понятен только нам. Вот что я ему сказала: я люблю тебя, я скучаю без тебя; а вот что он мне ответил: я люблю тебя также, но подожди, пожалуйста, подожди. Я готова была ждать вечность теперь, когда он все так просто объяснил; и весь остаток вечера бедный Боб не мог понять, что произошло. Я была здесь, я улыбалась, и меня не было здесь. Казалось, он совершенно был сбит с толку, когда мы прощались в вестибюле «Шалеруа»; я существовала, но перестала существовать.

Времени было без четверти двенадцать. Я сослалась на головную боль, чтобы возвратиться домой и в уединении поразмышлять о себе и докторе Дьюере. Донна еще была с Элиотом Глагом.

Я сказала:

— Ну, всего хорошего, лейтенант Боб Килер, спасибо вам за прекрасно проведенный вечер. Все было замечательно.

Он сказал:

— Мы увидимся снова, Кэрол?

Я сказала незло:

— К чему портить хорошие отношения?

— Честное слово, — сказал он, — у вас готов ответ на все вопросы. Не означает ли это, что у вас есть друг или что-нибудь еще?

Я молча поглядела на него.

— О'кей, — сказал он. — И пока.

— Пока.

Он был по-своему привлекателен, но этого было недостаточно. Я становилась довольно привередливой в свои годы. Если кто-либо собирался коснуться кромки моей юбки, то я знала точно, кто может быть этим человеком: он жил прямо под нами. Ибо вернейший признак любви, по-моему, это, когда мужчина, которого ты любишь, встречает тебя с другим мужчиной и может разговаривать с тобой лишь на непереводимом языке, полностью осознавая, что твоя любовь принадлежит только ему. Блаженство, блаженство.

На следующее утро Донна была, вознаграждена настоящим старомодным похмельем, во время которого ты чувствуешь, будто твою голову всю ночь крутили в миксере, а тебя запекали при неверной температуре, и тесто поднялось слишком высоко. Я могла посочувствовать ей, потому что сама пару раз оказывалась в таком, же винном похмелье. Так что я прописала ей пару речных устриц и насильно запихнула их ей в глотку, положила пакет со льдом на голову и оставила страдальчески стонать, а сама занялась домашними делами. При отсутствии Джурди, таинственном поведении Альмы и с Донной hors de combat[8] дел было в избытке для пары рук. Мы стремились сохранить чистоту в номере, и когда я закончила уборку, все выглядело не так плохо.

Донна получила на ленч половинку тоста и с отвращением отвела глаза, когда я жадно поглощала, гамбургер; а затем она решила, что ей лучше почить в мире и взяла таблетку намбутала. Я подождала, пока она мило уляжется, влезла в свой славный старый черный купальник и спустилась к бассейну со своим учебником. Там, закутанная в газ и прикрывшись от солнца живописной шляпой, сидела Альма, обмахиваясь журналом; с ней был парень со сломанным носом, очевидно, Сонни Ки.

Я его видела впервые, и он не показался мне противным. Он был не особенно высоким, всего лишь пять футов восемь дюймов, но зато очень мускулистым. Большеголовый Чарли, весь состоял из мускулов также, но его мускулы носили декоративный характер — они были бесполезны для всего остального. Мускулы Сонни Ки имели целевое назначение. Они были великолепны. Клубки мышц пересекали его спину, концентрировались в верхней части обеих рук и выступали на его животе. Его кожа была покрыта черными волосами. В нем не было ничего красивого: он был даже слегка кривоног. Ни проблеска мысли не было заметно на его лице. Сломанный нос лишал его всякого выражения, и он здорово напоминал мне бостонского бультерьера — у него было затруднено дыхание. Я могу описать его лицо коротко: бесцветное, с маленькими глазами. И еще одно я заметила в нем — казалось, он испытывает постоянную жажду. Пока я была внизу, он, по крайней мере, дюжину раз подходил к фонтану с питьевой водой. Его стремительно бегущей крови не хватало воды, и что сие означало было мне неведомо. Это могло означать, конечно, что он просто хотел пить — может, он съел на ленч ветчину. Однако я была этим поражена: и тем, как он все снова возвращается к фонтану с питьевой водой, и тем, как мускулы на его горле двигались вниз и вверх, когда он заглатывал воду.

Он был явно страстно увлечен Альмой. Он крутился вокруг нее, стремясь всячески ей услужить. Естественно, она упивалась этим и на полную катушку подбадривала его. Она смущалась, кокетничала, она была возбуждена; и если это европейский секс, то пусть они оставят его себе в Европе. К тому же она не делила его ни с кем. Он принадлежал ей целиком. Она должна была видеть, как я плаваю, она знала, что я была совсем рядом, но даже не взглянула на меня.

Впервые в жизни я видела боксера. Я не говорила с ним. Я даже не поздоровалась с ним. У меня не было возможности что-то о нем подумать, «за» или «против». Ровно в шесть тридцать она поднялась, чтобы переодеться, и при этом выглядела самодовольной, как беременная слониха. Она, собиралась с ним обедать. Я открыла глаза так широко, как могла, и проговорила, сдерживая дыхание:

— Альма! Кто этот мужчина, с которым я тебя видела у бассейна?

— Мужчина? — удивилась она, — У, бассейна?

— Карманный Геркулес.

Она рассмеялась.

— Ох, это мой друг, Сонни. Ты его видела?

— Только лишь краешком глаза, . Альма. Ты собираешься вести себя с ним поосторожнее, не так ли?

— Кэрол! Ты так смешна! Он облизывает мои пальцы.

— Будь осторожной.

Она сказала:

— Ох, Кэрол, ты большой клоун. Теперь, пожалуйста, извини меня. Мне нужно воспользоваться ванной.

Ему нужно было ждать ее, по крайней мере, час. Она выглядела почти как Кармен, когда она уходила, никак не меньше.

— Помни, — сказала я. — Будь осторожна. — Она пожала плечом.

Донна спала; а в полдесятого позвонила Джурди.

Я думала, что это звонок от Роя Дьюера, и схватила трубку, задрожав с головы до ног. Но это была всего лишь Джурди, с таким сиплым голосом, что я в первое мгновение не поняла, с кем разговариваю.

— Кэрол?

— Да?

— Это Джурди — Мэри Рут Джурдженс.

— О, привет, Джурди. Ты где?

— Внизу в подвальном этаже. Около душевой.

— Ты поймала рыбу?

— Да. Рыбу-парусника. Около шести футов длиной.

— Джурди! Она у тебя с собой? — Это был единственный повод для телефонного звонка из душевой.

— Нет. Мы выпустили ее обратно. Кэрол, послушай. Ты чем-то занята?

— Ничего важного.

— Окажешь ли ты мне услугу, а? Спустись на минутку вниз. Я буду на пляже прямо перед отелем.

— Сейчас?

— Да. Кэрол, я не могу войти в номер, я не могу встретиться с другими девушками.

— О'кей.

— Спасибо, Кэрол.

Она была там, где сказала, на пляже прямо перед отелем. Я не смогла сразу узнать ее. Она была одета в мои полосатые велосипедные брюки и одну из моих блузок от Лорда и Тейлора. Дневной свет померк, наступали сумерки, и я знала из предыдущего опыта, что ночное небо было полно света, необходимого для разговора с глазу на глаз.

— Привет, Кэрол.

— Привет, Джурди.

Она повела меня вниз к воде, подальше от отеля, где прямо из песка росли две пальмы под острым углом друг к другу.

Я сказала:

— Ну, что случилось, Джурди?

Но она не ответила. Она начала шагать взад и вперед, взад и вперед, ее голова склонилась; она настолько погрузилась в свои мысли, что, казалось, забыла о моем присутствии. Наконец она остановилась и повернулась ко мне лицом, покачиваясь на каблуках.