Это второй случай, когда он появляется сразу же, как только со мной в заповеднике что-нибудь приключается; так было и в тот день, когда мы с Маркосом чуть не устроили пожар. Сегодня я была благодарна за то, что он рядом, потому что испугалась, как бывает, когда с нами что-то не так, а мы одни и неоткуда ждать помощи. Сейчас, делая записи, я вдруг подумала, что ангел-хранитель появлялся не случайно, но тотчас отмахнулась от странной мысли. В конце концов, это его работа – смотреть, как бы чего не произошло, и помогать тем, кто находится в зоне его наблюдения.

В машине у него была аптечка. Он помог мне остановить кровь, продезинфицировал и перевязал рану. Так как кровотечение продолжалось, он заставил меня сесть в джип и повез в больницу в Бреду, где мне наложили пять швов.

Я пишу все это в отеле, нога на стуле – так она меня почти не беспокоит. Надеюсь, завтра, когда надо будет ехать в Мадрид, смогу вести машину. Вот и прошла половина недели.

Я думаю об этом Молине. Несмотря на его простоватость, несмотря на двусмысленность его взглядов и некоторую грубость рук, когда он обрабатывал мне рану, он внушает приятное чувство уверенности: чувство, что рядом с ним никогда не истечешь кровью.

16 апреля, воскресенье

Здравствуй, мой тайный, секретный и медленно заполняющийся Дневник!

21 мая, воскресенье

Пишу ночью, лежа в кровати. Воскресенье. Все еще болит голова. Похмелье у меня всегда тяжелое. Днем позвонил Маркос, хотел встретиться, но я сказала, что плохо себя чувствую. Так как было неохота вступать в объяснения, я попыталась что-то наплести, но мои отговорки его не убедили. Он повесил трубку рассерженный, и не знаю уж, чего он там себе думает. Но как рассказать ему о вчерашней пьянке с двумя художниками-геями, о кокаине, стриптизе, хохоте до рассвета? Человеку, который не пьет, не курит и к тому же гордится этим. В такие дни я спрашиваю себя, почему нам бывает хорошо вместе, если мы такие разные.

Я думаю о том, как работают оба художника – сообща над одной и той же картиной. Стараюсь вспомнить что-нибудь подобное, но не могу. Мне кажется, у меня бы так не получилось, но утром в голову пришла идея предложить Эмилио выразить в скульптуре те же самые темы наскальных рисунков. Первобытные художники сами подсказали эту идею, использовав выступы и впадины камня, чтобы, подчеркнуть объемы своих фигур. Позвоню ему завтра, на трезвую голову. Все думаю о странном поведении Камилы. После клуба мне было лень ехать к себе, мы отправились к ней и легли спать в одну кровать. Я уже начала засыпать, когда почувствовала ее руку на своем бедре; задержавшись на мгновение, она опустилась мне между ног. Удивленная, я открыла глаза и пару секунд смотрела на Камилу. Я не возмутилась – ведь уже достаточно взрослая для того, чтобы возмущаться чем бы то ни было относящимся к сексу. Может, я сама невольно спровоцировала ее своими фривольными шутками с художниками. Просто от нее я этого уж никак не ожидала. Мне не приходило в голову заняться любовью с женщиной: мужские ласки – вот в чем нуждается мое тело. Возможно, надо было поговорить с ней, но в тот момент я чувствовала себя настолько уставшей, что просто закрыла глаза и отвернулась, будто ничего не заметила. Пускай она и думает, что я не заметила. Так будет проще.

Камила временами приводит меня в замешательство. И она туда же. Иногда кажется, что все тянутся ко мне в поисках любви. Но я ведь не могу угодить всем.

Детектив снова поднял взгляд от дневника и задумался. После ночи, проведенной с Камилой, прочитанное удивило его не меньше, чем Глорию. Он был уверен, что она не притворялась в постели. Тем не менее дневник в очередной раз напомнил ему, что кругом – одна ложь. Он вспомнил о донье Виктории и Эспосито: они сказали, что не видели Глорию после того пожара, а как выяснилось, спустя какое-то время столкнулись с ней у повешенного оленя.

Купидо хотелось бы остановить время и читать эту тетрадь, интимные заметки, которые раскрывали душу написавшей их женщины, но его мучила непонятная тревога, к тому же надо было спешить. Точно так же он чувствовал себя той ночью, когда ехал через границу в стареньком грузовике «ДАФ», набитом ящиками с контрабандным табаком, спрятанными под ульями. Это было особое ощущение беспокойства и напряжения, возникающее, когда знаешь, что преступаешь закон. Он не имел права входить в чужой дом, и если сейчас появится кто-нибудь – Англада, настороженный его настойчивостью, или кто-то из нотариальной конторы, – у него не будет достойных отговорок, чтобы оправдать свое присутствие здесь.

Он продолжал листать страницы. Сыщик все еще не мог унять легкую дрожь пальцев. Глория писала не каждый день. Иногда без записей проходили одна или две недели. Вдруг Купидо наткнулся на рисунок, как на значке, два экземпляра которого все еще носил в сумке. Он рассматривал его столько раз, что ему не нужно было сравнивать рисунки, чтобы удостовериться в их идентичности.

14 июня, среда

Утром в галерее меня посетили молодые люди лет двадцати – двадцати двух. Кто-то рассказал им обо мне сразу после лекции, прочитанной в институте Арменголя. Они состоят в какой-то экологической группе и организуют кампанию против французских ядерных испытаний в Тихом океане. Пришли с разными набросками на эту тему и не знали, на чем именно остановиться. Молодые люди хотели спросить моего мнения, будто я спец в таких делах. Вообще, мне кажется, бум анаграммы и рисунка, длившийся десять или двенадцать лет, дал нам всего лишь незначительную коллекцию хорошеньких цветных хромолитографий. О чем я им и заявила, решив отказаться, но они были полны энтузиазма и так доверяли моему мнению «эксперта», что пришлось согласиться. Я заперла входную дверь, и мы сели в кабинете: я хотела выслушать их и посмотреть, что они принесли. В конце концов мы соединили две идеи в одну, и окончательный рисунок принял примерно вот такой вид:

Тут пришла Камила. Она увидела закрытую, несмотря на позднее время, входную дверь и немного рассердилась, но проявила деликатность, не став выговаривать мне перед молодыми людьми. И лишь подождав, пока они уйдут, упрекнула за пренебрежение коммерческой стороной дела. Я знаю, она права, потому что последние выставки прошли плохо и галерея не развивается так, как мы ожидали. Но мне показалось странным, что Камила повторила это несколько раз, хотя я уже признала свою ошибку. По-моему, она очень нервничает.

1 июля, суббота

Сегодня днем были с Давидом на озере и ждали оленей, которых я хотела рисовать, и которые – какая бестактность! – не явились на свидание. Перед возвращением искупалась. Иногда мне его жалко: такой влюбленный – и никаких шансов; такой художественно одаренный – по тем немногим его работам, что я видела, – но некому помочь ему развить свои способности. Когда Давид мне нужен, он всегда рядом, а все остальное время я о нем не вспоминаю.

16 сентября, суббота

Что с Маркосом?

Сегодня я купила большой букет роз и принесла его в студию. Поставила в кувшин и открыла окна – пусть бутоны порадуются последним летним лучам. Довольная, я принялась рисовать идиллический лесной пейзаж, где важны не столько деревья, сколько цветы, не столько все большое и долговременное, сколько все крошечное и эфемерное. Немного погодя пришел Маркос. На картину даже не взглянул. Сразу уставился на розы и с порога спросил: «От кого это?» Я была удивлена его саркастическим тоном и, чтобы избежать неприятностей, отложила кисть, обняла его и поцеловала. Мне вовсе не хотелось этого делать, я лишь старалась погасить приступ ревности. Поцелуи – великолепная пища любви – могут превратиться в яд, если тот, кому они предназначены, почувствует в другом человеке неискренность. Маркос принял мои поцелуи, ничего не сказав, но постоянно смотрел на розы так, словно хотел вышвырнуть их в окно. День был испорчен. Мне не удавались мазки, и я не могла найти нужный цвет. Потом он ушел, а я принялась повторять вопрос, который задала себе в начале этого абзаца. Что происходит с Маркосом?