Варенька. Нет, с тех пор, как Саша родился, не живу. Да и прежде… Я никогда его так не любила.
Михаил. Зачем же вышла замуж?
Варенька. Разве я знала? Разве об этом знают девушки? Ничего не должны знать, должны верить, как дурочки, что детей приносят аисты, или вот как Ксандра, — что люди траву едят и от этого дети родятся… А тут еще Любиньку замучили. Помнишь, ты сам говорил: «деспотизм любви — самый страшный из всех деспотизмов, — только бы на волю вырваться». Ну, вот и вырвалась. А с кем, мне было все равно. Ведь Николай еще лучше других… Да, ничего, ничего я не знала — и вдруг… Нет, Миша; не могу я говорить об этом, — не спрашивай… Этого никогда больше не будет… Но ведь было же; было… Знаешь, я теперь как обесчещенная девушка… Укрыться бы, спрятаться от всех и смыть страданиями свой стыд… Мне иногда так стыдно, так страшно; самой себе страшно. Когда я начинаю жалеть этою невыносимою жалостью и вся вдруг слабею, изнемогаю, и опять, опять… Спаси меня, Миша, от самой себя спаси!
Михаил. Не бойся. Варя! Я теперь знаю, что надо.
Варенька. Что? Скажи.
Михаил. Сделаешь?
Варенька. Сделаю.
Михаил. Объяви Дьякову решительно, что не поедешь с ним в Луганово и жить с ним не будешь. А если Сашку отнимут, — пусть отнимают судом. Пусть сами себя обесславят. Не бойся, хуже не будет. А потом — бежать…
Варенька. Бежать? Куда? С кем?
Михаил. Со мной. За границу, в Берлин.
Варенька. Но как же, Миша? Обмануть всех — Николая, папеньку, маменьку?
Михаил. Ну, так что же, испугалась? Помни, Варя, ты должна уйти от мужа. Плотская связь без духовной — хуже всякого блуда — мерзость, кощунство, оскорбление Духа. Освободиться или погибнуть — другого выбора нет. И еще помни: всякий возложивший руку свою на плуг и оглядывающийся назад, неблагонадежен для царствия Божьего.[24] Абсолютная истина ревнива — она хочет царить одна, без раздела. Или все, или ничего. А если ты боишься…
Варенька. Да нет же; нет, Миша; ничего я с тобой не боюсь. Только не оставляй меня, не уходи; голубчик, родной мой, желанный, единственный! Когда ты вот так говоришь, мне так легко; так легко и радостно, как будто через тебя мне открывается воля самого Бога. О, если бы ты только знал… но нет, ты никогда не узнаешь и не должен этого знать. Ты моя совесть, ты моя правда, ты мое все. Делай со мною, что хочешь!
Обнимает и целует его.
Михаил (глядя на дорожку к дому). Дьяков! Я пойду, а ты поговори с ним…
Варенька. Не уходи, Миша. — лучше вместе.
Михаил. Нет, поговори ты сначала, а я потом. Будь же твердой, Варя. Помни все, что я тебе сказал. Будешь помнить?
Варенька. Буду.
V
Дьяков и Варенька.
Дьяков. Ах, Варя, прости. Помешал?
Варенька. Нет, ничего.
Дьяков. А это кто? Миша? Куда же он? Хочешь, пойду за ним — позову?
Варенька. Поди сюда. Коля. Садись. Поговорим. Ты ведь завтра едешь в Луганово.
Дьяков. Да, завтра.
Варенька. Ну, вот, а ведь мы еще не поговорили как следует.
Дьяков. О чем?
Варенька. Обо всем. Что с нами будет.
Дьяков. Как ты решишь, так и будет. Я на все согласен.
Варенька. На все — значит ни на что. Ах, Коля, если бы ты только мог решить что-нибудь, все равно что, но только твердо, твердо, раз навсегда, и уже не изменять решения.
Дьяков. Что же решать? Ведь уже давно решили. Я еду в Луганово, а тебе за границу надо. Вот Миша едет, — поезжай с ним.
Варенька. А Сашка? Сашка с кем?
Дьяков. Как с кем? С тобою. Разве ты можешь без Сашки?
Варенька. Я-то не могу, а ты?
Дьяков. Мне все равно.
Варенька. Серьезно, Коля?
Дьяков. Серьезно. А что?
Варенька. Нет, так. Говоришь, а сам как будто о другом думаешь.
Дьяков. О другом? Да, я теперь все думаю — так смешно, глупо, по-дурацки, — все о чем-то думаю, а сам хорошенько не знаю о чем.
(Прислоняется к стволу березы, закрывает глаза).
Варенька. Что с тобой? Опять голова болит?
Дьяков. Нет, ничего. Должно быть, все об этом думаю — о религии…
Варенька. О какой религии?
Дьяков. А помнишь, ты говорила, что у нас религии разные, — оттого-то нам так трудно вместе. А я вот не знаю, разные или не разные. Если бы мне только знать. Варя, какая у тебя религия. Отчего ты не хочешь сказать? Или я не пойму?.. И еще помнишь, ты говорила, что у одних глупых людей ум глупый, а у других — сердце. А у меня и ум и сердце глупое?
Варенька. Нет, Коля, сердце у тебя умное.
Дьяков. А если умное, значит, пойму. Только скажи просто. Разве нельзя просто? Знаешь, у меня был дядюшка. Ни в Бога, ни в черта не верил. Жена у него умерла. Он тосковал ужасно, а молиться не мог. Только раз покупал у мужика сено, на весах вешал и сам захотел свеситься. А мужик ему говорит: «Мы, говорит, с тобой старики, — нас вон где будут вешать». И указал на небо. А дядюшка и задумался. Думал-думал, да вдруг взял и начал молиться. Ну, так вот видишь, как можно просто сказать.
Варенька. Можно. Коля, да я не умею.
Дьяков. Не умеешь? И ты не умеешь? Оба, значит, не умеем. Вот горе! Ну что ж, ничего не поделаешь… Прости, Варя, я все не о том.
Она кладет ему руки на плечи и молча долго смотрит в лицо, улыбаясь.
Дьяков (тоже улыбаясь). Ну, что?
Варенька. А знаешь, Колька, может быть… может быть, я не уйду. Ты только скажи…
Дьяков. Что сказать? Ведь я не умею.
Она берет голову его обеими руками, кладет себе на плечи и тихим, однообразным движением руки, таким же, как у Полины Марковны, гладит по волосам и по щеке.
Варенька. Колька ты мой, Колька, хороший ты мой! Сашка! Катька моя!
Дьяков. Почему Катька?
Варенька. А разве не помнишь? Когда тяжела была Сашкою, — думала, девчонка родится и назвала ее Катькою. Любила-то как, больше, чем Сашку. Ну вот, ты у меня Катька. Катенька моя! Только плакать зачем, глупенькая?
Он вдруг тихо встает, отстраняет ее и уходит.
Варенька. Что ты, Колька? Что с тобой?
Дьяков. Ничего. Оставь. Так…
Варенька. Да что, что? Скажи.
Дьяков. Как собаку… Как собаку жалеешь. Думаешь, я не знаю, о чем вы тут с Мишею? Все знаю. Не так глуп… И ничего, ничего мне не надо! И уезжай с ним скорее, ради Бога, скорее! Я не могу больше, слышишь, не могу! Я с ума сойду! Беды наделаю! Я себя или его…
Варенька. Коля, Коля, молчи! Что ты?..
Входит Михаил.
VI
Михаил. Что такое, Варя, куда ты? Постой…
Варенька. Не могу, не могу, не могу! Нет больше сил их моих.
Убегает.
VII
Михаил и Дьяков.
Михаил. Что такое, Дьяков? Как вам не стыдно?
Дьяков. Скажите, Михаил Александрович, вы очень Варю любите?
Михаил. Что за вопрос!
Дьяков. Отвечайте же.
Михаил. Я не понимаю, право…
Дьяков. Я вас спрашиваю: вы очень любите Варю?
Михаил. Послушайте, мой друг, вы не Лир, а я не Корделия.[25]
Дьяков. Не смейте так говорить. Говорите как следует.
Михаил. Извольте. Да, я Варю очень люблю. Как себя, больше, чем себя.
Дьяков. Ну, так поезжайте с ней за границу. Ведь вы поедете, а ей тоже надо. Ну, вот и поезжайте вместе.
Михаил смотрит на Дьякова пристально.
Михаил. Вы это серьезно, Дьяков?
Дьяков. Серьезно.
Михаил. А что же вы усмехаетесь?
Дьяков. Так. Уж очень на нее похоже сказали.
Михаил. На Вареньку?
Дьяков. Да. Вы очень на нее похожи бываете.
Михаил. А вам это не нравится.
Дьяков. Не знаю… Нет, не нравится.
Михаил. Ну, что же делать. Извините, фамильное сходство… А ведь вы, Дьяков, кажется; в самом деле; шутить изволите?
Дьяков. Нет, Михаил Александрович, не шучу. (Вынимает бумажник и отсчитывает деньги). Вот, получить извольте.
Михаил. Что это?
Дьяков. Взаймы у меня просили, помните? Так вот-с. Полторы тысячи. Больше сейчас не могу. Усадьбу продам, — тогда вышлю. А пока до Берлина хватит.
