Дьяков. Прошу тебя, Митя…

Митенька. Ну, ладно, не буду. А только, если вернется, помни, брат, что это — дело Мишиных рук. Зла тебе хотел, а сделал добро. Знаешь притчу: медовые соты в челюсти львиной, — из едущего вышло едомое, и из крепкого вышло сладкое.[32]

Дьяков (идет к двери и зовет). Лаврентьич!

Входит Лаврентьич.

Дьяков, Лаврентьич и Митенька.

Дьяков. Я уезжаю.

Лаврентьич. Может быть, не скоро вернусь. Управителю доверенность вышлю на продажу усадьбы. А ты пока за домом присматривай. Да вещи пришли. Я тебе из Москвы напишу.

Лаврентьич. Слушаю-с. (Помолчав). А куда, сударь, ехать изволите?

Дьяков. Не знаю. На Кавказ, должно быть, в действующую армию.

Лаврентьич. На Кавказ! Вот что. Опять, значит, в полк? Служить будете?

Дьяков. Так, может быть.

Лаврентьич. Так-с. И усадьбу продадите?.. Батюшка, барин, Николай Николаич, отец ты наш! А мы-то как же без тебя? И не вернешься к нам?

Дьяков. Нет, отчего же? Если не убьют, вернусь. (Идет к бюро, вынимает бумагу из ящика). Вот на, возьми, — отпускная тебе. А потом, когда справлюсь, в Москве, всех дворовых отпущу на волю. Так им и скажи. (Лаврентьич берет бумагу, отворачивается и молча трет глаза кулаком).

Дьяков. Ну, что же ты? Аль воле не рад?

Лаврентьич комкает бумагу, рвет ее, кидает на пол и топчет ногами.

Лаврентьич. Вот вам! Вот вам! Вот вам воля ваша! Ничего мне не надо! Пропадай все пропадом! И за что вы меня, сударь! Кажись, верой-правдой служил, и вам, и папеньке, и деденьке. На руках носил, ходил, пестовал, а вы меня, старика… Эх, сударь!

Дьяков. Ну, полно. Лаврентьич. Если ты не хочешь… Лаврентьич (кланяясь в ноги). Батюшка, барин, смилуйся, не губи ты нас, сирот! Не разоряй гнезда родного! Коли нас не жалеешь, хоть гробы отцов пожалей!

Дьяков. Ну, ладно. Я еще подумаю. Может быть, и не продам. Только не плачь. А если на волю не хочешь. — Бог с тобой, служи, как раньше служил. Я знаю, ты — верный слуга. Спасибо тебе.

Обнимает его. Лаврентьич уходит.

Дьяков и Митенька.

Митенька. Эх-ма! Обидел старика. И его, и меня, и Мишеньку, и Сашу, и Варвару Александровну, — всех обидел.

Дьяков. Что ты, Митя, чем же я обидел?

Митенька. Ну, брат, коли сам не понимаешь — говорить нечего. А скажи-ка лучше, как Кавказ-то вправду едешь?

Дьяков. Еду.

Митенька. И пить и кутить больше не будешь?

Дьяков. Не буду.

Митенька. Поздравляю. Святой, значит, преподобный. Облагодетельствовал всех — и на Кавказ, умирать за отечество. Герой! Амалат-Бек![33] Ну, и поезжай. И черт с тобой.

Дьяков. Чего же ты сердишься?

Митенька. Я не сержусь. А только мы — люди грешные, — со святыми нам делать нечего. Эх-ма! Думал я, что ты человеком стал, а ты все та же баба, слюнтяй, такая дрянь, что только поплевать и бросить!

Дьяков. Да что же ты ругаешься?

Митенька. А как же не ругаться, когда смотреть тошно на рожу твою преподобную. Тьфу! весь постным маслом обмазался и рад-радешенек. Святой! А у самого в глазах бес играет. Зла-то в тебе столько сейчас, сколько зла, у-у! Вчуже страшно…

Дьяков. Что ты говоришь. Митя! Какое во мне зло? На кого?

Митенька. На всех. А пуще всех на себя. Давеча тут прощения у Миши просил, едва в ногах не валялся, а уж лучше бы ты убил его, — меньше бы зла сделал.

Дьяков. Нет, Митя, нет у меня зла ни на кого. А Мишу я, в самом деле, простил.

Митенька. Простил! Скажите, пожалуйста! Да, может, он в прощении твоем и не нуждается! Может быть, ты и подметки его не стоишь. Виноват он, кругом виноват, как подлец. Ну, и что ж из того? Мы все подлецы. Не нам с тобой его прощать. Да знаешь ли ты, кто он такой?

Дьяков. Знаю. Митя, все знаю!

Митенька. Врешь! А если знаешь, так пей! (Подает стакан). Пей за здоровье Михаила Кубанина.

Дьяков. Я же тебе сказал, что не хочу вина.

Митенька. Врешь! опять врешь! Не в вине тут дело, а за его здоровье пить не хочешь.

Дьяков. Да нет же, право…

Митенька. А если нет. — пей сейчас!

Дьяков. Послушай. Митя!..

Митенька. Нечего слушать. Пей, или черт с тобой!

Дьяков. Ну, ладно, давай!

Митенька. Только помни, брат, это не шутки. — это все равно, что клятва вечная. Поднимай же стакан, кричи…

Дьяков. Не буду я кричать.

Митенька. Ну, ладно, я за тебя. Только смотри, чтоб крепко было: как выпьем, — стакан об пол. Виват! Виват! Виват Михаил Кубанин!

Пьют и разбивают стаканы.

Занавес.

1914