Я больше всего любил ходить в одну большую пещеру в одиночестве. Сначала какое-то время шел в полный рост, потом перелезал через узкую щель и попадал в длинный тоннель, через который приходилось двигаться ползком до тех пор, пока не доберешься до новой расщелины, ведущей в пещеру поменьше. А в ней я нашел едва заметный лаз, который сперва шел полого, а потом очень резко опускался вниз. Дальше двигаться нужно было очень осторожно, вокруг становилось заметно холоднее, а со стен и потолка начинала сочиться вода. Минут через 25 ходьбы дорога выходила к развилке четырех расходящихся тоннелей, и важно было не ошибиться, выбрать правильный путь, чтобы не заблудиться. Я ходил туда часто и без труда находил именно то направление, которое нужно. А вело оно к удивительному месту — большому подземному озеру, залившему дно самой нижней пещеры.
Это был словно совершенно иной мир. Царила какая-то завораживающая тишина. Лишь гулко капала в озеро вода. Я выключал фонарь и, сидя в полной темноте, слушал эти удивительные, таинственные звуки. Мне совершенно не было страшно, наоборот, меня как магнитом влекло это место.
Наши наставники очень часто наказывали нас, потому что это было действительно опасное занятие и они прекрасно знали об этом. Они все время повторяли нам историю о том, как пропали те мальчики. Но в этом не было нужды, мы и сами понимали, что это и с нами запросто могло случиться.
Однажды я забрался в пещеру, которая находилась значительно дальше, чем те, в которые мы обычно лазили. Мне страшно хотелось самому изучить совершенно новую пещеру. Войдя внутрь, я понял, что это целая разветвленная система разных пещер со множеством переходов, коридоров и тоннелей. У меня с собой был фонарик и небольшой кусочек мела. Я тщательно помечал свой путь, потому что понимал, что без этих пометок не найду дороги назад. Чем дальше я шел по пещере, тем больше мне казалось, что ей нет конца. В конце концов, я решил, что лучше мне не заходить слишком далеко внутрь этой странной пещеры. Я и так уже прошел очень большое расстояние, и для первого раза это было слишком рискованно. Я повернул назад, но вдруг с ужасом понял, что нигде не вижу ни одной своей пометки мелом. Я направлял фонарик во все стороны, шарил его ярким лучом по стенам, но не мог найти ни одной стрелки. Заблудился. Это страшное чувство — осознать себя потерянным под землей в кромешной темноте. Меня охватила паника, вдруг стало очень холодно. Я потерял чувство времени и думал теперь только о том, на сколько хватит еще батареек в моем фонарике. Я зачем-то побежал, совершенно не имея никакого представления, куда бегу. Вокруг по-прежнему не было ни одной стрелки или пометки, сделанной мной. Тогда я сел и начал ждать, сам не знаю чего. Я молился, исступленно повторяя слова молитвы к Всевышнему, по-видимому, около часа, а может и больше. Меня охватил ужас. Я не знал, что делать. Идти было некуда. И тут, когда я уже совершенно отчаялся и мысленно простился с жизнью, произошла потрясающая вещь. В этой мертвой тишине я услышал лай собаки. Этот звук я бы ни с чем не спутал. Я направил фонарик в ту сторону, откуда доносился лай, и через несколько минут увидел в его свете своего Джокера. Я был вне себя от счастья, крепко схватил его руками и не хотел отпускать. Он облизал меня с ног до головы и сильно ободрал мне грудь своими лапами. Через некоторое время, успокоившись, я взял его за поводок и он меня вывел из пещеры. Мы возвращались домой вместе, не переставая прыгать и играть всю дорогу.
Отель моего отчима находился по адресу Пантеон Стрит, 12 в Никосии. Это не менее сорока минут езды на автомобиле от района пещер. И конечно же, намного больше, если идти пешком. Я пытался найти объяснение тому, что Джокер мог узнать, что я попал в беду? Откуда он мог знать, где я нахожусь? Как, наконец, нашел пещеру? Может быть, много-много лет спустя я и найду ответы на эти вопросы, но тогда, на Кипре, я мог только поражаться и благодарить Бога за такую поддержку в трудный час.
Беспорядки на Кипре не прекращались. Мы часто слышали стрельбу и даже видели, как то здесь, то там взрываются бомбы. Я не знал, как к этому относиться. Греки хотели обрести независимость, турки — разделить остров пополам. Британцы не желали покидать остров. Я не мог понять, кто из них прав.
Как-то раз в Никосии я увидел жуткое зрелище, которое до сих пор не могу выкинуть из памяти. Британский солдат шел посреди улицы со своей женой и нес на руках маленькую дочку. Я неосознанно наблюдал за ними и ясно видел, как грек подошел к нему сзади и выстрелил в спину. Я буквально окаменел от страха и ужаса. Солдат рухнул как подкошенный, девочка упала с его рук, а жена кричала и билась в агонии. Все, кто был на улице, бежали куда-то прятаться. А что оставалось делать? Снайперы стреляли отовсюду: из окон, с крыш, из любой подворотни. Британские солдаты ходили по улице с автоматами, постоянно оглядывались направо и налево, никогда не зная, откуда ждать неприятностей. Но справедливости ради надо сказать, что не только греки убивали британцев, но и британцы убивали греков. А турки и греки убивали друг друга.
Убивали женщин и детей, врываясь в их дома. Тела убитых вешали на мясные крюки и выставляли на улицах. Ночью то и дело раздавались выстрелы и крики, жуткий вой полицейской сирены. И так все время. К этому невозможно было привыкнуть.
Несмотря на то что у меня появилось много хороших друзей в школе, я все равно чувствовал себя ужасно одиноким. Облюбовав себе местечко на вершине одной из окрестных гор, я часами стоял там и смотрел на Никосию. Конечно, мне не удавалось разглядеть отель моего отчима, но тот район, где он был расположен, просматривался довольно хорошо. Каким одиноким я чувствовал себя в эти минуты, как трудно было бороться с «домашней болезнью». Я мечтал жить дома и приезжать учиться только на день, как многие из моих друзей. Но, конечно, это было слишком сложно — возить меня туда-сюда, особенно если учесть царившую в городе напряженность и непрекращающиеся перестрелки.
Постоянно общаясь в школе с ребятами и учителями разных национальностей, я понял, что легко усваиваю их родные языки. По-английски я говорил уже без всякого усилия, а вскоре научился болтать и по-гречески. Это не считая того, что с детства знал венгерский, иврит и даже немного немецкий, потому что родители чаще всего пользовались именно этими языками. Интересно, что думал я в те годы на иврите, а сейчас — на английском языке.
Странные энергетические силы продолжали время от времени появляться, но я никак не использовал их и никому о них не рассказывал, помня о том, как меня дразнили в Тель-Авиве. Мне не хотелось, чтобы и здесь было также. Но у меня время от времени возникали проблемы с учебой. Я не был плохим учеником, но и хорошим назвать меня было трудно. Во время экзаменов, когда я затруднялся ответить на тот или иной вопрос, я смотрел на класс и мне всегда казалось, что у всех, кроме меня, все получается. Однажды во время контрольной по математике я сосредоточенно посмотрел в затылок Гюнтеру, одному из лучших учеников в классе, и вдруг увидел все ответы на своем внутреннем умственном экране.
У меня в голове сам собой возник телевизионный экран, и я отчетливо видел все ответы Гюнтера. Это было примерно так же, как раньше я читал мысли моей мамы после ее игр в карты. Неправильно было бы сказать, что я чувствую эти вещи, они просто вырисовываются у меня в голове. Как бы проявляются вдруг на таком сероватом экране, на котором я вижу самые разные вещи. Если кто-то загадает мысленно рисунок, номер или слово, я могу их угадать.
И вот на этом экране я увидел ответы Гюнтера и сдал экзамен на отлично. Разумеется, я начал пользоваться этим удобным способом. Выбирал самого умного парня, концентрировал все свое внимание на его затылке и получал все необходимые ответы и решения. В общем-то я не считал это списыванием, хотя, конечно, если задуматься, это одно и то же, единственная неприятность заключалась в том, что я почту перестал думать сам, автоматически перенося чужие ответы в свою тетрадь. Естественно, делая те же самые ошибки, которые были и у других.
