Некоторое время убийство в «Лексингтоне» представляет собой cause celebre.[6] По мере того, как становятся известны подробности, их обсасывают репортеры, о них разглагольствуют обозреватели, строят догадки в барах и конторах по всему Нью-Йорку.

Потом звезда мыльных опер сфотографирована в скандально известном клубе, туннель Линкольна закрывается на ремонт, и президент отправляет американские войска в Антигуа.

Жизнь не стоит на месте.

Бесси, отец которой оказывается значительной персоной в нефтяном бизнесе, немного снижает долю платы Клэр за квартиру. Она иногда работает официанткой в барах, где во время летних отпусков требуются люди. Марси дает ей телефон человека, который набирает исполнительниц экзотических танцев. Клэр ухитряется пока не звонить ему.

Она сводит концы с концами – еле-еле. Но курсы актерского мастерства вскоре придется бросить.

Комната залита солнечным светом. Студенты лежат на полу, образуя форму морской звезды. Вся группа соприкасается головами и глядит в потолок.

Клэр слышит голос Пола:

– Это очень старая игра. Чуть ли не ритуал. Она называется «История рассказывается сама». Игра ведется так: мы будем отбивать ритм ладонями по полу и с каждым ударом добавлять по очереди к истории одно слово.

– О чем эта история? – спрашивает кто-то.

– Не знаю, – отвечает Пол. – В том-то и дело. Она уже существует. Нам нужно только озвучить ее.

Последние несколько месяцев упражнения становились все труднее. Пол заставлял студентов называть все не теми словами, чтобы почувствовать, каково это. Импровизировать эксцентричных, причудливых персонажей – торговца с чемоданом свитеров из шерсти гиппопотама; солдата, вооруженного невидимым пулеметом, – потом посылал их все еще в образе на улицу обращаться к прохожим и рассказывать об этом. Клэр, к своему немалому удивлению, обнаружила, что прохожие в основном слушают с удовольствием. То ли она набирается мастерства, то ли они становятся все более помешанными с приходом лета.

– Начали, – говорит Пол и принимается шлепать ладонями по полу. Сначала одной, затем другой. Медленный, четкий ритм. Постепенно все подхватывают его.

– Некогда, – произносит он.

Чуть-чуть не в ритм лежащий слева от него говорит:

– В давние.

– Времена.

– Жила.

– Была.

Наступает очередь Клэр. «Не думай, действуй!» Хотя все равно времени думать нет, неумолимый ритм вынуждает ее сказать первое, что приходит в голову:

– Принцесса.

И история продолжается, наращивая темп по мере того, как обходит группу. Это сказка о принце, который влюбляется в одну из статуй в своем саду.

В следующий раз Пол усложняет задание. Если запинаешься – выбываешь. И ритм с каждым кругом становится чуть-чуть быстрее.

На сей раз он начинает не с чего-то столь очевидного, как «Некогда».

Теперь получается странная, блестящая история о маленькой девочке, живущей на кладбище среди воронов. Студенты один за другим спотыкаются, бранятся и поднимаются на ноги. Но Клэр удерживается в игре.

И наконец их остается всего двое, Клэр и Пол. Они лежат под прямым углом друг к другу на полу репетиционного зала, их руки стучат в трехдольном размере, слова текут так связно и быстро, словно Клэр вызубрила их наизусть.

Она чувствует себя одержимой, оживленной, зачарованной. Клэр словно произносит чьи-то чужие слова, в нее будто вселился какой-то дух. Теперь она понимает. «Не думай, действуй!»

Наконец Пол останавливается, и Клэр лежит, приходя в себя. Приподнявшись, он видит выражение ее лица и улыбается.

Группа стоит молча. Клэр поднимает голову и оглядывается. Обычно в конце упражнения студенты аплодируют.

Там детектив Дербан, он смотрит на нее. Вид у него усталый.

– Мисс Роденберг, – произносит Дербан. – Можем мы поговорить?

Клэр ведет его в маленький бар столовой. Вокруг сидят студенты по двое, по трое, разговаривают или читают.

Для кофе слишком жарко, поэтому Дербан берет обоим по баночке диетической кока-колы из автомата.

– Америка! – восклицает Клэр. – Страна бескалорийности.

Фрэнк не улыбается. Она вновь замечает, какой у него усталый вид.

– Мисс Роденберг, – без обиняков говорит он. – Я бы хотел, чтобы вы сделали для меня кое-что.

Клэр пожимает плечами:

– Что?

– Мы отступаем на прежние позиции. Перепроверяем показания, смотрим, не упущено ли что-то в первый раз.

– Вы пока не произвели ареста, так ведь? Я слежу за ходом дела по газетам.

– Мы исключили из расследования множество людей. По телевидению прошло обращение к постояльцам отеля с просьбой откликнуться. В конце концов показания дали все четыреста двадцать шесть человек. Мы не бездельничали.

– Извините. Я не хотела сказать…

– Наша работа была сосредоточена главным образом на одном человеке, – продолжает Фрэнк.

– Можно поинтересоваться, на ком?

Теперь его черед пожать плечами.

– На муже, – догадывается Клэр, вспомнив слова Бесси о пресс-конференции.

Фрэнк глядит на нее, словно решая, много ли можно ей открыть, потом подается поближе:

– После обращения по телевидению мы установили контакт с одной молодой женщиной, которая встречалась с Кристианом Воглером до того, как он познакомился со Стеллой. Они даже были помолвлены. Но она разорвала помолвку.

– Почему?

– Ей не нравилось то, на что он просил ее соглашаться. Это было связано с насилием. Потом она стала просыпаться по утрам с головной болью и необъяснимыми синяками на теле. Так продолжалось, пока она не проснулась однажды среди ночи и обнаружила, что лежит совсем голой. Он снял с нее ночное белье, уложил поперек кровати и обставил свечами. Это все, что она помнит, пока снова не впала в забытье. Думает, что Воглер спаивал ее рохипнолом и использовал в каком-то пассивном сексуальном ритуале.

Клэр кривится в гримасе.

– Почему вы не арестовали его?

– Женщина тогда не подавала никаких жалоб. И если он спаивал ее, то, что она видела, могло оказаться галлюцинацией. Хороший адвокат легко бы разделался с ней на суде.

Фрэнк так стискивает пальцами жестяную баночку кока-колы, что на ней остаются вмятины.

Клэр беспомощно разводит руками:

– Что я могу сделать?

– Помните свой разговор с ним? Стихотворение и все прочее?

– Конечно.

Клэр часто вспоминала тот разговор.

– У нас одна сотрудница изучает прошлое Воглера, его личность и все такое. Она психиатр. Поезжайте, поговорите с ней.

– Когда?

– Хорошо бы сейчас.

– Ну… – Она колеблется, оглядывается на репетиционный зал.

Голос Фрэнка становится тверже:

– Клэр, это очень важно.

Она обращает внимание на то, что он назвал ее по имени.

– Какой от меня может быть прок? Он даже не заинтересовался мной. Этому человеку нечего было мне сказать.

– Почему он ушел?

– Что?

– По вашим словам, когда вы беседовали, Воглер как будто торопился уйти. Вот что не дает мне покоя. Поскольку он возвращался домой, а жена была в отъезде, с какой стати спешить? Для чего обрывать разговор с хорошенькой женщиной в баре, которая хочет поговорить о французской поэзии, словно в самом деле интересуется ею?

– Видимо, я наскучила ему, – отвечает Клэр.

– Что ж, не исключено. Это одна возможность.

– А какая есть еще?

– Очевидно, он оборвал разговор, решив, что сказал слишком много.

Они садятся в такси. Фрэнк называет водителю адрес в Куинсе. Водитель-пуэрториканец говорит, что, когда они окажутся на другом берегу, ему потребуются указания.

– Нелегальные иммигранты, – бурчит под нос Фрэнк.

Клэр ощущает на себе его взгляд.

– Возьмите, – произносит он, доставая из кармана что-то завернутое в листок бумаги и протягивая ей.

Она разворачивает его. Там фотокопия ее иммиграционной карты с датой почти годичной давности. Цель приезда: туризм. Срок пребывания: шестьдесят дней.