- А невыразимые-то, сидят не хуже перчаток, да и в тон им! - воскликнул один из чиновников.

- Так вить работа Медонской мануфактуры, а шил мой обыкновенный портной, Шарло, он не испортит, - молодой человек несколько раз кокетливо обернулся вокруг себя.

- Медонской мануфактуры! Шутишь! - Чернильный юноша присвистнул.

- Ничуть не бывало, купил первые штуки!

- Нутко я пощупаю! - Чернильный присел.

- Э, не запачкай!

- Да не запачкаю, не жадобься! Ишь мягко! Впрямь не хуже замши, даже нежней!

Елене успел наскучить неприятный модник, но едва она отвела от него взгляд, как почувствовала, что теперь он глядит на нее.

- А это что за женщины? Гостьи нашей Луизетточки?

- Скорей всего нет, - чернильный с неохотой оторвался от панталон приятеля и воротился за свой стол. - Датская купчиха со служанкой, едет по Женевской бумаге. Ошибкою взяли, сопоставлю печать и придется выпускать. Все чисто.

- Все не бывает чисто, друг Порье! - Щеголь мелкими шажками подошел к столу. - В каком месте их взяли, ты говоришь?

- Да осматривала дом мятежника, оказалось, купить хочет. Говорю, Сен Жюст, оставь бумагу, она подлинная!

- Похоже, что и подлинная, - с разочарованием отозвался Леон или Антуан, названный Сен Жюстом. - А это у тебя что, протокол? Дом-то чей был?

- Казненного врага народа Роскофа, из бывших, - чиновник заглянул в собственную писанину.

- Порье, ты болван! - Глаза щеголя сверкнули, а ланиты налились румянцем. - Ты хоть от начала до конца читал эту подлинную бумагу?

- Ну, проглядел, мне главное дело образчики печатей. Чего это ты разбранился, Сен Жюст?

- Твоей же собственной рукой писано, - щеголь выдернул лист из под пресс-папье и поднес его к самым глазам чиновника. - Дом французского мятежника дворянина Роскофа! А задержана в нем датская купчиха Роскоф!

Отсыревшая лепнина на потолке каруселью закружилась над Еленой: экая глупость, как она забыла?! Как она могла забыть? В любом доме Франции безопасна она с Женевскою бумагой, кроме одного единственного!

Руки подруг невольно сошлись в крепком пожатии: Параша, похоже, уже поняла все, когда имя прозвучало дважды, старательно выделенное голосом щеголя.

- Ах, нелегкая! - Чиновник хлопнул себя чернильными пальцами по лбу. - Как это я проглядел…

- А может ты не случайно проглядел, а, Порье? Может, гражданка бывшая тебе чего посулила за такую небрежность? - Щеголь улыбался.

- Да ты чего, Сен Жюст? Я минуты не был с этой бывшей наедине, спроси у Клода или у Бунье! - Чернильный оборотился к двум другим чиновникам, однако ж напрасно: оба вдруг утратили интерес к разговору. Тот, что стоял на стремянке, залез еще на одну ступеньку вверх, а второй вновь и с самым озабоченным видом уткнулся в корешки папок.

- Я ж, в конце-то концов, их еще не отпускал! - Лицо Порье скривилось, как у готового расплакаться ребенка.

- Собирался отпустить, дружище, вот-вот собирался. Ладно, я пошутил. - Щеголь хлопнул собеседника по плечу рукою в золотистой замше. - Но Неподкупный на моем месте шутить бы не стал.

- Сен Жюст, только не говори Неподкупному, я… я никогда больше!

- У Неподкупного и так много забот, чтоб знать о таких пустяках. По щастью у него есть я, на кого он может положиться. Он полагается на меня целиком. - Сен Жюст оборотился к подругам. Румянец играл на его щеках, то вспыхивая, то отливая, тонкие ноздри трепетали, словно он вдыхал приятный запах. - Вы - шпионки роялистов и подлежите революционному трибуналу.

- Когда же нас будет судить сей трибунал? - Нелли холодно смотрела сквозь щеголя, словно глаза ее брезговали прикоснуться к его лицу. Сбросив личину купчихи, она ощутила вдруг непонятное облегчение. Что ж, им с Романом суждено погибнуть. В Пугачевщину Бог уберег ее, младенца, но сколько таких же было убито злодеями! Сколь много детей и женщин гибнет сейчас - лучше ли они других?

- Трибунал? - Щегольской Сен Жюст пытался поймать ее взгляд, словно в поисках затаенного страха. - Да Трибунал только что был. Вы обеи приговорены к гильотине. Запиши, Порье.

- С чего это обеи? - Елена все глядела сквозь. - Служанка моя при чем, она вить не дворянка и в этой стране чужая.

- А кто докажет, что она служанка? - встрял теперь Порье. - Вон какая белокожая! Не о чем и болтать, с обеими все ясно.

С этими словами чиновник схватил колокольчик на длинной ручке и отчаянно заболтал им в воздухе. Вбежали двое синих солдат.

- Поместить этих роялистских шпионок в камеры общей очереди, - распорядился Порье и вновь залез в свои заляпанные чернилами волоса, на сей раз всею пятерней.

Сен Жюст все пытался поймать взгляд Елены, и тонкая улыбка играла на его женственных губах.

«Страх не есть смертный грех. Господь Всемогущий, Ты знаешь, что уныние и гнев можно подавить, но страх возможно лишь спрятать. Человек не волен в страхе своем. Христианин, плененный язычниками, не должен явить страха под угрозою пытки. Дай мне сил, мой Сеньор, не на то, чтоб не испытывать страха, но на то, чтоб его утаить!»

Слова эти шептал высокий человек, облаченный в рубище, похожее нето на халат, нето на ночную рубаху. Странно, что их было слышно, ведь губы его еле шевелились, а он стоял, скованный цепями, в самом дальнем углу узилища, отдаленный от Нелли каменною грубой аркой. Спутавшиеся волоса его были светлы, лицо от Натуры округло, но теперь так истощено, что представлялось вострым в скулах и подбородке. В руках его была черная книга с многими закладками разноцветного когда-то шелка, затертыми перстами так, что сделались почти одинаково серы. Странно было то, что в крохотное оконце над его головою пробивался свет дня, между тем, как над головою Нелли чадил еле разгонявший ночь факел. В недоумении она повернула отяжелевшую голову назад. Так и есть, в забранных грубой решеткою оконницах плескалась мгла! Но как же так может быть?

На месте, где сквозь арку грубой кладки был виден скованный цепями светловолосый мужчина, была теперь глухая стена. Сама камера сделалась много короче.

- Где он?

- Ты о ком?

- Человек в цепях… Там, у дальней стены!

- Ты задремала, пригрезилось. Никого здесь нет, кроме нас, выпей вот воды! - Параша протягивала Нелли глиняную чашку.

Подруги сидели у сырой стены, на охапках прелой соломы. Само помещение было совсем небольшим. Нелли, просыпаясь, огляделась. Одна стена, та, где ей помстился человек в цепях, была глухой, но напротив, высоко, зияли два окна на темную улицу. Крутые ступени третьей стены поднимались к двери, а четвертая, к коей прислонялись какие-то поломанные деревянные козлы, имела три вовсе крохотных оконца под потолком - пробитых, верно, во внутреннее же помещение, ибо из них пробивался свет, более яркий, чем в озаренной единственным факелом камере. Более осматривать было нечего.

- Долго я дремала? - Елена приняла кружку: вода пахла затхлостью.

- Сейчас самая предрассветная тьма.

- Выходит, мы здесь боле полусуток уже.

Елена, сделав через силу понужденный жаждою глоток, поставила кружку на пол. Странным было ей настроение своей души: вить наверное им конец. Однако ж она не боится. Либо попросту не верит, что в часах ее жизни падают последние песчинки? Единожды, в отрочестве, Нелли уже доводилось дивиться такому своему безразличию: в Санкт-Петербурге, в большое наводнение. Но тогда было иное - сколь ни опасным явилось их с Катей заточение в плывущем по бурным водам домишке, а никто все ж не обещал девочкам наверное, что они умрут. А на сей раз обещано твердо, но почему-то вновь она покойна. От старых людей доводилось слышать, что человек молодой и пользующийся неплохим здоровьем не может поверить в собственную смерть вопреки очевидному. Однако ж останется ли сие онемение души до конца? Ну, как поймет она, что дело не в шутку, уж оказавшись в тележке, влекущей обреченных на адскую гильотину? Либо на самой гильотине? Господи, дай тогда сил! Что говорил о страхе человек в цепях, только что ей приснившийся? Что-то очень хорошее, очень нужное.