Мысль о возможности увлечения индифферентизмом высказана была московскою газетою «Современные известия» по поводу рассматриваемого нами правительственного дозволения. В этой газете замечали, что старообрядцы, «не слушающие закона Божия, дойдут (мы не говорим так утвердительно, а только допускаем, что могут дойти) до полного безверия или, по крайней мере, до индифферентизма». Одна петербургская газета заметила на это, что заботливость «Современных известий» о религиозном образовании раскольников весьма почтенна, но едва ли не излишня. Религиозный характер раскола ручается за то, что раскольники не останутся без знакомства с началами, которые уединяют их от остальной части русского общества. Таким образом, эта газета все надежды свои основывает на религиозном характере раскольников и по этому поводу распространяется в доказательствах непогрешимости своей мысли и приводит в подкрепление ее мнения г. Щапова, с легкой руки которого у нас стали утверждать, что вопрос о расколе поставлен неправильно и проч. Все это очень оригинально и смело, но, к сожалению, мало относится к вопросу. Дело в том, что молодой человек, обучающийся, положим, в современной гимназии, — станет ли слушать уроки религии дома у какого-нибудь начетчика, или возможно ли, что он будет хоть сам заниматься дома чтением душеспасительных раскольничьих «цветников»? Мы этого не думаем. Тогда в каком же состоянии останутся все его религиозные взгляды и чувства? Он будет невежда по отношению к догматике и по всем предметам веры, а невежде всегда легко быть врагом церкви. Мы думаем, что игнорировать этот вопрос, как игнорировала его газета, опровергавшая опасения «Современных известий», невозможно. По нашему мнению, дорожа многими важнейшими интересами цивилизации и силою государства, следует, обсуждая вопрос о старообрядческих школах, не упускать из вида, что скачок раскола из обрядничества в безверие и религиозный индифферентизм ровно столько же не невозможен, сколько нежелателен. А потому надо обратить внимание на все, что может предотвратить этот скачок. На первый раз в этом случае достойны всего правительственного внимания школы единоверческих церквей, которые стоят между православием и расколом. Эти школы худы и неудовлетворительны, а раскол к ним близок, и они могут оказывать на него свое воздействие. На днях мы возвратимся к этому и скажем, в чем настоятельно нуждаются единоверческие школы для того, чтобы они могли служить религиозному образованию и объединению религиозно разномыслящих людей России.

1869 год.

До сих пор любознательность русского общества и возбуждается, и питается самым странным образом; все мы наклонны узнавать и сообщать то, что делается от нас далеко, в образованной Европе, как бы совершающееся там маловажно и ничтожно ни было, и равнодушно смотрим на то, что вблизи нас, что существует у нас издавна. В этом случае самые интересные и важные исторические явления у нас проходятся нашею любознательностию незамечаемыми и необсуждиваемыми. Квакеры, мормоны, сведенборгияне и разные другие мелкие секты западной Европы более знакомы русскому образованному человеку, чем отечественные раскольничьи толки; мы знаем число и взаимные отношения современных партий в Испании; нам подробно сообщаются прения в английских палатах и французском законодательном собрании, обязательно объясняются причины войны между Парагваем и Перу, и обстоятельства, вызвавшие дуэль между неизвестным французским графом и неизвестным же французским маркизом; но наши собственные, отечественные события считаются слишком ничтожными, чтобы ими занимать внимание нашей публики, и только какие-нибудь особенно грандиозные явления у нас, вроде растраты нижегородской соли, вроде гусевского убийства, вроде открытия миллионов в кладовой моршанского скопца, останавливают на себе на время внимание русской печати и образованного общества. Но при этом обыкновенно печать и общество чувствуют себя в самом странном положении: они поражены новостию и необычайностию события и, по неимению предварительных данных, лишены бывают возможности судить о размерах и характере события. В Моршанске открыты в кладовых скопца Плотицына миллионы; в доме его нашли девять изрезанных женщин. Но что такое скопцы? Давно ли они у нас явились? Что они, принадлежат ли к расколу или составляют отдельную, самостоятельную секту? Религиозная ли это только секта или она имеет и политический характер? Безвредна ли она или вредна и даже опасна? На все эти вопросы и печать наша, и публика вовсе не приготовлены дать удовлетворительных ответов. А между тем кто не видал лично желтых, безбородых, морщинистых лиц наших менял? Явление это сделалось обыденным, и отечественная изыскательность не считает его достойным своих трудов, хотя это обыденное у нас явление составляет во всей Европе исключительную нашу собственность и весьма печальную особенность.

В предыдущей нашей статье о скопчестве («Бирж<евые> вед<омости>», № 41) мы рассматривали скопчество как религиозное воззрение и указали его проявления в языческом и христианском мире, не исключая и древней России, в которой хотя являлись скопцы, но их было весьма немного, и народ не оказывал скопчеству никакого сочувствия; скопцы были у нас единичными явлениями и большею частию не наши соотечественники. Спрашивается, где, когда и откуда взялась у нас язва скопчества, свирепствующая ныне почти во всех краях империи? Какие исторические влияния и обстоятельства породили страсть к оскоплению и довели ее до фанатизма, в свою очередь создавшего замкнутую секту? Понять факт исторический, если не всегда значит простить его, то всегда почти значит предугадать меры к его устранению и неповторяемости. Смотря с этой точки зрения на историю скопчества в России, мы не можем не высказать глубокого и искреннего сожаления о том, что этой истории, особенно истории зарождения скопчества в нашем отечестве, нет доселе. То, что мы будем говорить о происхождении секты в России, будет основываться не на прямых исторических данных, которые не указаны до сих пор русскою наукою, а на общих, хотя в то же время отчасти и исторических соображениях.

Что христианство, стоя за чистоту и богоугодность брака, в то же время отдавало преимущество девству, как нравственному торжеству духа над плотию, это видно и из Нового Завета, и из всей истории христианства. Но христианство, как везде, так и у нас, принималось людьми уже имевшими определенный, установившийся при других воззрениях — языческих, кодекс обычаев и убеждений, которые не сряду вымирали, а вели нередко упорную, хотя иногда и незаметную работу с началами христианскими. Чем упорнее оказывались остатки язычества, тем сильнее и иногда крайнее действовали горячие защитники христианских начал: в этом случае люди с огромными природными способностями, особенно с даром красноречия и силою воли, увлекали массы до самых крайних пределов исступления. Когда, например, Бернард Клервосский проходил с своею славой девственника и с своим горячим поучением по городам и селам, и молодые мужья оставляли молодых жен, обрученные уже невесты отказывались от замужества, которого сами желали, отцы оставляли малолетних детей без поддержки и шли в монастыри. Западная церковь довела принцип девства до такого крайнего уважения в ущерб святости и законности брака, что лиц женатых сочла недостойными вступать в звание служителей христианской церкви. Православная церковь с самых первых веков и до настоящего времени никогда не проповедывала такой крайности, а наша русская даже приняла за правило не ставить в приходские священники лиц неженатых. Но тем не менее уважение к девству вообще в восточной церкви и в частности в нашей, русской, было всеобщее и глубокое: доказательством этого могут служить множество монастырей в древней России и большинство чтимых нашею церковию угодников. Если мы к этому прибавим, что наши церковные уставы — все происхождения монастырского, то поймем, почему большая часть постановлений строго стояла за чистоту и святость полного девства и за ограничения в самой супружеской жизни. Брак у нас не презирался, но он ставился гораздо ниже девства, и законность, и, так сказать, терпимость получал в глазах народа от таинственного освящения его церковию.