1. Москва.

В Спасские ворота Кремля въезжает всадник. Спешивается возле роскошного крыльца. Ему навстречу со ступенек сбегает слуга.

Слуга (принимая поводья). Наконец-то, Кузьма Кузьмич! Борис Иванович тебя заждался.

Кабинет Морозова.

Завидев Кузьму из окна, Борис Иванович, величественный чернобородый боярин, нетерпеливо подходит к двери.

Входит Кузьма.

Морозов. Ну что из Англии? Что Карла?

Кузьма. Конец Карле. Мужики его в плен захватили.

Морозов (всплескивая руками). Я этого не ждал. Я этого не ждал. Что же теперь будет?

Кузьма. Судить его будут. (Подчеркнуто цитирует) За вины перед Богом и народом.

Морозов (качая головой). Мужики! Судить венценосца!

Кузьма. А знаешь, что они говорят? (Наклоняется к его уху) Оттяпаем ему голову вместе с короной.

Морозов. Да, тут уже сказать нечего. Ну и мужик аглицкий, до чего же злобный. Нашему такое не приснилось бы.

Кузьма. Да? – Ты, Борис Иванович, человек мудрый, но про русского мужика ты лучше у меня, у мужика, спроси. Русский мужик, как медведь, до тех пор смирный, пока на цепи сидит. И чем тяжелее цепь, тем для него лучше. А на деле, он всех на свете злее. И хитрее всех. Ну да ладно, прости ему Господи.

Морозов в задумчивости расхаживает по комнате.

Кузьма. Это, стало быть, аглицкий товар. А из Франции не изволишь?

Морозов. Уже что-то есть? Неужто купцы успели вернуться?

Кузьма. Купцы вернулись. А королева с детьми как убежала из столицы, так туда и не возвращалась. Князья там вовсю хозяйничают. А ей объявили, что пока она своего советчика и полюбовника Мазариния не прогонит, они ее назад не пустят.

Морозов. Змеи подколодные! Да они все вместе его мизинца не стоят.

Кузьма. Твоя правда, Борис Иванович. Только она его уже прогнала. С тяжелым сердцем, наверное, и не насовсем… Но эта свора своего добилась.

Морозов. Да, ну и день сегодня! – Кузьма, ты проследи, чтоб ни один звук!..

Кузьма. Да что ты, Борис Иванович! У меня все иноземцы – вот! (Показывает руками, как он их держит.) А свои знают, что если что – допытаемся, через кого утекло, и уж тогда!.. И вообще, многая знания – многая огорчения. Русский человек и так нелегко живет, зачем его лишний раз огорчать?

Морозов. Кое-кто очень бы даже возрадовался. Все мои ненавистники. Стрешнев – первый.

Кузьма. Да будет тебе, Борис Иваныч. Так-таки нет никого лютее Стрешнева! Подумаешь, царский шурин!

Морозов. Да ты что, Кузьма, глаза протри! Ты в Москве, али в Мадрите? Царский шурин! А Борис Годунов кто был, не царский ли шурин? (Понижает голос.) А Романовы откуда пошли? Не от царского ли шурина? – Мы со Стрешневым не на жизнь, а на смерть боролись, и если бы Господь не прибрал вовремя царицу Евдокию, не знаю, что сейчас бы было. Вернее всего, лежал бы я на погосте, а ты возле того погоста свиней бы пас.

Кузьма (покачивая головой, тихо). Нет, я теперь Кузькой ни за что не буду. Только Кузьмой Кузьмичом.

Морозов. И они ведь никуда не делись, ни Стрешнев, ни братец его. Царские дядья, родная кровь!

Кузьма (мрачнея). Рано или поздно новая родня появится.

Морозов (усмехаясь). То-то и оно. (—) Ну ничего, мы это дело на самотек не пустим. У этого царя будет шурин, какой надо.

Ладно, Кузьма. Товар твои купцы привезли скверный. Надобно его получше продать.

2. Царский двор.

Сокольничьи ставят на телегу клетки с соколами. Одна еще пуста. Князь Прозоровский, молодой красавец, играет с соколом, который никак не хочет в клетку.

Прозоровский. Ну что же ты, Яхонт? Ты ведь теперь не мой. Ты теперь царский.

У царя.

Алексей играет в шахматы с дьяком Чистым. Рядом шут Ванятка возится с большим котом.

Чистой. Ну что, государь, давай делать мировую.

Алексей. Хороша мировая. Разбил меня в пух и прах.

Чистой. Ничего. Через год-другой ты меня так же разобьешь.

Ванятка. Тоже мне радость – деревянные коняги. Зверь должен быть теплый, пушистый, вот как мы с Парфентием. А ты, батюшка, не забыл, что завтра у нас потеха в селе Покровском?

Чистой (морщась). Да что в ней хорошего, в медвежьей травле?

Ванятка. Не любишь этой потехи, Назар Петрович?

Чистой. Не люблю. (С иронией) Не христианская это забава.

Ванятка. Да что ты, батюшка! Там такой медведь! Ходит на задних ногах, водку пьет из стакана. Утирается, кланяется, благодарит. Разве ж это не по-христиански?

Входит Прозоровский.

Прозоровский. Все сделано, государь. Отправил я их в Сокольники.

Алексей (милостиво). Отцу не забудь мою благодарность передать. Ну и соколы, я бы с такими ни за что не расстался.

Прозоровский (улыбаясь). Ну ничего! Ты же без меня на охоту не поедешь, а я без тебя – тем паче.

Появляется Морозов с мрачным лицом. Все прочие удаляются. Морозов лично закрывает дверь.

Царь и Морозов вдвоем.

Алексей. Ну что там с Карлой?

Морозов подходит к нему вплотную, шепчет на ухо.

Алексей. Борис Иваныч, да что ты! Казнить! Помазанника Божия!

Морозов. Бабке его родной, королеве Марии, отрубили же голову. И никто не шелохнулся.

Алексей (задумчиво). Это все их вера, Иваныч. Ересь их злосчастная. Они церковные власти отрицают, значит и царская власть для них ничто.

Морозов (крестясь). Нас Господь от ересей хранит. Для русского мужика царь все равно что Бог. Но и нам хлопот хватает. (Тяжело вздыхает.) Да, вот еще. Не ждали мы так скоро вестей из Франции, а они пришли. (Шепчет царю в самое ухо.)

Алексей. Да, этим в Москве никого не удивишь.

Морозов. С князей-бояр ни днем, ни ночью глаз спускать нельзя. За кого поручиться можно, что он не мнит себя на царском престоле? Не зря Иван Грозный крошил их безо всякой пощады.

Алексей. Не надо Грозного, Иваныч, слышишь, хватит с нас. Он семьдесят лет в гробу, а всех от него трясет.

Морозов. Напрасно ты так о нем, государь. Иван Грозный – великий царь, прадед твой двоюродный.

Алексей. Семиюродный! Тоже мне родство. – Мой отец по Божьей воле был избран царем. А дед от великой смуты Русскую землю успокоил. И никакое родство тут ни при чем. Я что, не догадываюсь, что они промеж собой говорят? Они все от Рюрика, от Рюрика, а мы невесть от кого.

Морозов. Да пусть только кто пикнуть посмеет! Язык вырвать! – Да кто он такой, этот Рюрик? Кто его видел, может, его и не было никогда.

Алексей (с отвращением). Да ладно, Иваныч! Всем подряд, что ли, языки вырывать будем? – Царствовать со славой надо, вот что! Киев вернуть, все вернуть, что они потеряли, Рюриковичи эти. А уж потом! Дал бы Бог силы! (Смотрит на часы немецкой работы, изукрашенные готическими башнями и рыцарями.) Разве не больно видеть, как еретики благоденствуют, а православные христиане под басурманским игом стонут? – Святыни Цареграда в поругании, а мы тут всё грыземся. (Шепотом) Аще забуду тебе, Иерусалиме…

Морозов падает на колени перед царским креслом, целует ему руку.

Морозов. Алешенька, дитятко мое бесценное! Благодарю Господа, что дожил до этого дня, что такие речи от тебя слышу. (Всхлипывает, утирает слезу.)

Поднявшись, продолжает в другом тоне.

Морозов. Киев будет наш, вся Малороссия будет. Ну год еще, ну два, три. Аршин версте не расчет. И Смоленск вернем, и Северские земли. Я об этом твоему отцу клялся, и тебе поклянусь. Всего себя на это положу. А то великое, что у тебя на сердце, того мои глаза уже не увидят. Над этим ты и дети твои трудиться будут.