Веста опустила руку, привычным жестом погладила коленку. И, вздрогнув, замерла в неестественном, согнутом положении. Под пальцами она ощутила гладкую поверхность неповрежденной кожи. Она бросилась из ванной к окну. Шрама не было. Кожа отсвечивала матовой, ровной белизной. Чудовищная мысль о том, что ее втиснули в чье-то чужое тело, потрясла ее. Но уже секундой позже в голову пришло более правдоподобное объяснение.

Скорее всего, ей подменили не тело, а память. И все эти фотографии, все эти картинки детства, умерший отец, гимназия и сам шрам — все это ей не принадлежит. Воспоминание насильственно втиснуто в ее сознание чьей-то чужой волей. Она прошла к столу и уверенным движением достала из ящика коробку с лупой.

Она знала, где должен был лежать нужный ей предмет.

На коже не было следов уколов. Не было ни царапин, ни очагов воспаления. Вообще ничего. Такая кожа бывает, наверно, лишь у мраморных статуй.

— Итак, вы утверждаете, что ваши машины не сталкивались?

Капитан полиции Ивестер пододвинул к себе протокол допроса, посмотрел на просвет прозрачную шариковую ручку, словно проверял, много ли в ней еще осталось пасты, поудобней устроился на жестком исцарапанном стуле и всем своим видом изобразил готовность записать мой очередной ответ. Это продолжалось второй час. Я чувствовал в голове пульсирующую тяжесть. Обычную после бессонной ночи. Судя по жидкой полоске света, пробившейся сквозь занавешенное окно, утро уже наступило. Часа четыре мы прождали у обрыва, пока прибыла полиция. Потом они вызвали плавучий кран, водолазов…

Когда кран приподнял корпус машины над поверхностью моря, из всех щелей длинными белыми струями полилась вода.

Кран развернулся и осторожно опустил машину на набережную. Последние темные лужи растекались под колесами, ослепительно сверкал никель бампера и совершенно целые стекла салона.

Я не сразу понял, что так удивило стоявших вокруг людей. Преодолев внутреннее сопротивление, я, наконец, заглянул внутрь салона. Он был пуст. Совершенно пуст…

— Вы собираетесь отвечать? — спросил капитан, и я с минуту еще молчал, пытаясь вспомнить, о чем он меня только что спрашивал. Ах да, столкновение…

— Нет, столкновения не было. Крыло и фара повреждены от удара о столб. Это можно проверить.

— Мы и проверим, не беспокойтесь. Но на «вольво» тоже есть следы удара. У нее смята левая часть багажника, сорван задний бампер.

— Возможно, зацепила во время падения.

— Возможно. Но куда все-таки девался водитель?

Двери салона остались закрытыми. Если ему удалось выбраться после падения, вряд ли он стал бы закрывать за собой дверь.

— Логично, — одобрил я.

Капитан посмотрел на меня с раздражением.

— Но ведь именно вы остались на набережной, пока ваш сотрудник, как его… — Он заглянул в протокол. — Пока Гвельтов ходил звонить, никуда не отлучались, и вы продолжаете утверждать, что за это время никто, не замеченный вами, не мог подняться на набережную?

— Фара хорошо освещала эту часть берега. Нет, там никто не поднимался.

— Получается, что «вольво» сама собой, без водителя нырнула в море или, может быть, водитель растворился?

— Ерунда получается.

— Вот именно, ерунда. Может быть, в конце концов, для разнообразия, вы расскажете, как все произошло на самом деле? Нет? Ну, тогда я вам расскажу. Вы случайно в темноте задели стоявшую на набережной машину. От удара она упала в море.

Я одобрительно посмотрел на капитана. В логике ему не откажешь. Я дьявольски устал от этой ночи. Если бы у меня так дико не болела голова, я бы, возможно, нашел выход из этой дурацкой истории. Хотя капитана тоже можно понять: все происшедшее выглядело чудовищно нелепо. Однако в нагромождении нелепостей и странностей была какая-то своя логика, ускользающая от меня мысль…

Инспектор нам попался въедливый и на редкость упрямый. Допрашивал он нас с Гвельтовом раздельно по второму разу. Все искал несоответствия и логические провалы в наших показаниях.

Отпустили нас только в десять утра, после того, как Бурминское отделение ответило на срочный запрос и сообщило, что Мишуран жив и здоров, благополучно отдыхает в санатории и из Бурмы за последние два дня никуда не отлучался…

Получалось, что мы с Гвельтовом угнали у уважаемого человека, доктора наук, его машину и в хулиганском разгуле сбросили ее с обрыва в море… К сожалению, все это было не так смешно, как могло показаться со стороны. И то, что в лабораторию приходил не Мишуран, хоть и запутало все еще больше, лично для меня кое-что и проясняло, потому что хорошо укладывалось в то смутное подозрение, которое я упорно гнал от себя прочь.

Я давил на кнопку звонка долго, слишком долго и ни на что уже не надеялся, когда дверь вдруг бесшумно распахнулась. Веста стояла на пороге в спортивных джинсах и легкой голубой блузке. Казалось, одежда не имеет к ней ни малейшего отношения, так откровенно подчеркивала и передавала она линии ее тела.

— Входите. Я ждала вас.

Я переступил порог. Прихожая была тщательно убрана. Календарь исчез. Выцветшее пятно на обоях прикрывала пестрая дорожка. Я не стал задерживать на ней взгляда, стараясь ничем не выдать своего интереса к исчезнувшему календарю. Эта женщина обладала сверхъестественным чутьем. Я бы не удивился, если бы узнал, что она читает мои мысли.

— Больше я не стану упрекать вас за те пропавшие месяцы.

Разговор долго не клеился, я все никак не мог решиться выложить ей свои смутные подозрения и догадки, вообще, не знал, как начать разговор. Все выглядело слишком нелепо. «Вы меня вчера предупреждали не ходить в лабораторию, так вот, это предупреждение имело смысл. Не могли бы вы сказать какой?» Звучало бы это страшно глупо. Поэтому я сидел и молчал. Нервно курил сигарету, стряхивал пепел в предложенную пепельницу, старался не разглядывать ее слишком откровенно и молчал… Похоже, ее нисколько не смущало ни мое молчание, ни мои тщательно замаскированные взгляды. Держалась она сегодня более уверенно. Ну что же, так или иначе придется приступать к деловому разговору, не в гости же я к ней пришел, или, может быть, все-таки в гости? Дурацкая мысль, дурацкое положение.

— Вчера вечером в лаборатории похитили журнал.

Она никак не прореагировала на мое сообщение.

— Мне иногда кажется, что раньше я курила, но сейчас почему-то совершенно не хочется. — Она взяла из пачки сигарету, размяла ее, понюхала и положила обратно.

Потом провела по лицу каким-то усталым, безнадежным жестом.

— Я знала, что вы сделаете из этого неправильные выводы. А журнал, ну, подумайте сами, кому нужен ваш журнал, там же ничего не было, кроме записей о месте и времени отбора проб…

— Так значит, вы и это знаете?!

— Знаю. Ну и что? — Она посмотрела на меня вызывающе, почти сердито. — Зачем вы пришли?

— Чтобы узнать, чтобы спросить вас…

— Не лгите. — Она подошла и села рядом со мной. — Не нужна вам эта копеечная истина, а ту, настоящую, вы все равно не узнаете, во всяком случае, сегодня, а может быть, никогда… И поверьте, это к лучшему. Не дай вам бог когда-нибудь узнать… — Ее глаза сузились. Мне показалось, они излучают какой-то свет, а может быть, это были всего лишь слезы…

— Вы хотите знать мое имя? — Я молча кивнул. — Когда я родилась, меня назвали Вестой. — Она взяла меня за руку. Ее рука была холодна как лед. И это было последнее ощущение, которое я запомнил.

— Спи, милый, — сказала Веста. — Мы встретились слишком поздно. Спи!

Я хотел что-то сказать, как-то воспротивиться свету, исходившему из ее глаз, но не мог уже пошевельнуть ни рукой, ни ногой, странный мертвый сон сковал все мое тело. Сквозь смеженные веки я увидел, как она встала, подошла к стене и протянула к ней руку. По стене во все стороны пробежали радужные волны, и почти сразу после этого стена исчезла. В первую секунду мне показалось, что за ней нет ничего, кроме темноты, но тут же я понял, что ошибся. В густом плотном мраке ворочалось нечто огромное и живое, с далекими точками голубых огней, вспыхивавших внутри его бесконечного тела, как искры. Может быть, это был космос, а может, ночное земное море…