— Кто, Баба?

— Баба — это трехметровый скафандр из золотистого металла, похожий на знакомые всем жесткие скафандры для глубоководных погружений.

— То есть как? Вы что, разыгрываете? Во времена Герберштейна кто-то затащил к вогулам водолазное снаряжение?..

— Вы не поняли меня. Скафандр вовсе не водолазный…

— А, — начал было Введенский и поперхнулся.

— Вот-вот, — подтвердил Геннадий Михайлович. — Теперь мыслите в правильном направлении.

— Но где же хозяин этой штуки? — сдавленно произнес академик.

— Тайна сия велика есть. Пока. Надеюсь, впрочем, что скафандр кое-что расскажет о своем владельце. Дело в том, что через определенные промежутки времени на груди у него включается какая-то аппаратура, производящая набор звуков и подающая световые сигналы.

— И это опять-таки еще со времен Герберштейна? — ядовито спросил Введенский.

— Думаю, так оно и есть. Даже гораздо раньше, — серьезно ответил Геннадий Михайлович. — Вся пещера завалена десятками тысяч полуистлевших шкурок соболей, куниц и песцов — эти жертвоприношения сносились сюда на протяжении веков.

Введенский с минуту тяжело молчал, пытаясь осмыслить сказанное. Собеседник его тактично прервал свои объяснения и ждал, пока академик справится со свалившейся на него новостью.

— А при чем здесь ящерицы? — наконец вопросил Введенский.

— Мы ни одной не видели. Возможно, они уже давно вымерли, но в давние времена еще попадались на глаза людям, и память об этом сохранили легенды.

— Но ведь они должны были быть в каких-то особых отношениях с этой вашей Бабой… пардон, скафандром…

— Не знаю. Однако мне представляется, что никакого альянса между тритонами и скафандром не было — эту связь установили поэты тайги. Можно предположить, что красный цвет кожи — результат мутации под воздействием неизвестного излучения, исходящего от скафандра, причем характерно, что оно действовало в четко очерченной концентрической зоне, постепенно ослабевая к ее краям.

— Но почему покраснели только ящерицы, а лоси, олени, медведи, обитающие во владениях Золотой Бабы, сохранили обычный природный покров?

— А что, если неизвестное излучение имеет избирательное воздействие только на земноводных? Что, если программа этого излучения была заложена в скафандр еще в те времена, когда главными обитателями Земли были ящеры? А другие, более высокие формы жизни к излучению невосприимчивы…

— Это уже вопрос для меня, — заметил Введенский. — Что ж, здесь есть о чем подумать.

— Приезжайте немедленно! — восторженно поддержал его Геннадий Михайлович. — И результаты прежних экспедиций захватите.

— А бивень тоже везти?

— Нет, не надо. У меня есть его фото. Кстати, насечки на бивне — это суточный график включения приборов скафандра. Совпал до секунды… А вы говорили, не доверяйтесь легендам.

— Кто старое помянет… Однако вы открыли свою Трою…

Резкий встречный ветер, особенно усиливающийся в это время года, нес с собой полчища песчинок, колол лоб и щеки, упруго толкал в грудь. Идти было тяжело, ноги вязли в зыбучем песке. Брехт чувствовал, как капли пота, щекоча лицо, стекают по переносице на дужку поглотителя кислородной маски. Трос, протянутый от купола станции к башенке подъемника, дергался и прыгал в ладони, как живой, раскачиваясь от ветра.

«Трос вытянулся, нужно сказать Нортону, пусть подтянет».

Брехт на миг отвернул лицо от колючего ветра, поправил защитные очки. Чувство, похожее на беспокойство, шевельнулось глубоко внутри. «Почему-то долго нет контрольной вешки. А может, я просто сбился со счета?» Ложная тревога. Рука в перчатке уже ощупывала круглый шарик контрольной вешки. Половина пути пройдена. Передохнув, он двинулся дальше. Беспокойство все же не отпускало его. Что-то было не так.

«Не так, не так», — казалось, шуршал песок, поднимаемый ветром. Вдруг Брехт понял, почему сегодня он чуть позднее прошел контрольную вешку на дороге, измеренной его шагами тысячи раз. И не встречный ветер был этому причиной. «Время, время… Мне уже за пятьдесят, из них десять лет я шагаю каждый день туда и обратно по этой дороге. Да, я здесь, на Марсе, теперь, пожалуй, самый старый. И самый долгоживущий. Другие прилетали, улетали… Дольше других здесь пробыл Пуатье, но и он вернулся на Землю два года тому назад. Я оставался всегда. Все правильно. Жаль только, что станцию поставили в километре от шахты. Раньше я этого как-то не замечал…»

Вот и последняя вешка. Брехт ногой разгреб песок, нанесенный за ночь у двери, и, повозившись с шифром, щелкнул замком. Массивная стальная дверь отворилась, он шагнул внутрь башенки. Здесь, за крутыми металлическими боками башенки подъемника, было теплее и тише, только снаружи царапался о круглые стенки песок. Стряхнув песчинки с защитного костюма, он присел на край круглого стального кессона шахты. Облокотившись на двигатель подъемника, с наслаждением вытянул натруженные ноги.

Чувствуя нарастающее волнение, медленно поправил кислородную маску, снял защитные очки, еще медленнее стал расстегивать застежки костюма.

Каждый раз, все эти десять лет, здесь, у ствола шахты, ему еще ни разу не удавалось оставаться спокойным. Да и редкого человека оставил бы равнодушным этот колодец, на четверть километра уходящий в глубь планеты.

Здесь был ход в другой мир, дорога назад по шкале времени длиной в сорок миллионов лет.

Когда на Земле еще было царство динозавров, здесь, на Марсе, только что зародившийся разум вел тяжелую борьбу за существование. Ледяное дыхание полярных шапок, быстро расползавшихся к экватору, вымораживающих атмосферу и немногие открытые водоемы, уничтожало все живое на своем пути, постепенно оттесняло разумных с поверхности планеты вглубь, где было теплее и воздух был более плотен.

За короткое время в подземных лабиринтах планеты была создана цивилизация, открытие следов которой четверть века тому назад так потрясло человечество.

От нее мало что осталось. Рассыпались в прах машины и механизмы, оползни и землетрясения сровняли бесчисленные лабиринты, засыпали величественные подземные дворцы. Беспощадное время загладило многие следы деятельности разума на этой планете. Многие, но не все.

Раскопки велись на Марсе вот уже четверть века, несколько лет ушло на споры о том, стоит ли считать деятельность древних обитателей подземных лабиринтов разумной, пока последующие находки не положили конец этим спорам. Человечество с неослабевающим интересом следило за работами астроархеологов, радуясь каждому их новому открытию. Постижение этого удивительного мира, так непохожего на земной и разминувшегося с человечеством на длинной дороге Времени, его зарождение, более чем шестисотвековая история и гибель привлекали всеобщее внимание. Однако работы продвигались медленно. Находок — изделий и их остатков: утвари, оружия, украшений — было обнаружено довольно много, но предметы, как правило, обнаруживались в единичных экземплярах, на значительном расстоянии друг от друга.

Цивилизация развивалась вглубь, в недра планеты, и поэтому более древние культурные слои оказались в приповерхностном слое, а более поздние значительно глубже и — о парадокс! — сохранились хуже. Подвижки грунта за сорок миллионов лет перемешали многие культурные слои. Все это крайне усложняло целостное понимание истории, культуры, быта древних обитателей Марса. И неудивительно, сколько надежд возлагалось на поиск письменных источников, связавших бы в единое целое многочисленные, но разрозненные сведения. Понятно, с каким восторгом встретил ученый мир сообщение об обнаружении признаков письменности при раскопках подземного дворца в долине Хриза, а затем и в других местах. Открывалась замечательная возможность проникнуть в сокровенные тайны навсегда исчезнувшей цивилизации…

Брехт проверил электропитание, включил двигатель.