К вечеру все дори, одна вслед за другой, слетелись к «Джесси». Охотник, гребец и рулевой сидели в каждой лодке рядышком на самой корме. Для равновесия. Потому как в носовой части кучей лежали туши убитых тюленей.
Возле самого нашего борта рулевой сноровисто разворачивал лодку иском к ветру. Второй матрос мгновенно спускал парус, выдергивал мачту из степса и укладывал ее в лодку. Охотник закреплял в носовой части поданные ему с «Джесси» тали. То же самое проделывал на корме и рулевой, и после нескольких «раз-два, взяли» дори висела уже на шлюпбалках, укрепленных по обоим бортам «Джесси». Шлюпбалки у нас были поворотные: развернут их внутрь — и дори зависает над палубой, потравят тросы — и она уже стоит на палубе. А шлюпбалки снова вываливают за борт, где ждет подъема очередная дори.
На палубе меж тем начинается большая бойня. Под надзором Уэстона охотники сдирают с битых тюленей драгоценные шкурки. Окровавленные туши кидают за борт. Мы с Мак-Миллером стоим на шканцах и наблюдаем всю эту сутолоку.
— Довольно неаппетитное зрелище…
— Зато хорошо оплачиваемое, кэптн, — пожал плечами Мак-Миллер и, помолчав немного, добавил: — Только уж своей-то жене я такое меховое манто покупать не стану.
Чуть не каждый день настигали мы теперь тюленьи стада. Охота с маленьких лодок — предприятие до безрассудства дерзкое, особенно когда крепчает ветер. Однако нам везло. Ни одной дори не потеряли. Несколько раз мы встречались с другими шхунами, которые запрашивали нас, не попадалась ли нам случайно одна из их дери, затерявшаяся в тумане или унесенная штормом.
На нас тоже обрушилось за это время несколько штормов, но все обошлось без ущерба. От тайфунов, столь опасных в японских морях в летние месяцы, судьба нас уберегла. Так что к концу года я целый и невредимый вернулся назад в Штаты. «Джесси» была плотно набита мехами и воняла изо всех швов палубного настила тюленьим жиром, тухлым мясом и мокрыми шкурами.
Всего один год проплавал я на «Джесси». А потом получил письмо от Смита, Смита и Смита. В нем весьма сухо сообщалось, что тюлений промысел для судов, базирующихся на Соединенные Штаты, более не выгоден. Из Японии подходы к местам промысла много короче. Жалованье японских моряков составляет лишь малую долю того, что платят в Америке. И далее лично обо мне:
«…И мы льстим себя надеждой не разойтись с Вами во мнении относительно того, что благодаря богатому опыту, накопленному Вами за последний год на нашем судне „Джесси“, должность старшего гарпунера на нем стала излишней, и рассчитываем, что не разочаруемся в своих предположениях, предложив Вам принять на себя дополнительно и эту заботу, в оправдание которой Ваш оклад повысится на десять процентов.
В случае Вашего согласия просим Вас разоружить «Джесси» и отправиться в Иокогаму, где Вы примете под команду (с одновременным исполнением должности старшего гарпунера) шхуну «Шикишима Мару».
Примите … и т.д., и т.д.».
Что мне оставалось делать? Я принялся расснащивать «Джесси» (в чем другом, а в этом у меня опыт уже был). Потом представитель нашей фирмы вручил мне билет на «Вашингтон», и я снова насладился всеми радостями бытия пароходного пассажира.
Во время рейса я размышлял кое о чем. Во-первых, что станется с командами американских зверобойных судов. На пароходы устроиться сможет далеко не каждый.
Во-вторых, я попробовал подсчитать, что сэкономят три Смита на их жалованье. Любое состояние, как известно, начинается с экономии, но… только когда экономишь на других. Я, скажем, сколько ни пытался экономить, так никогда и не разбогател.
Главной же моей заботой было: как я буду управляться с японской командой? Может, через переводчика? Невозможно. Задуй ветерок немного посильнее, и никакой переводчик за мной не поспеет. А может, Смит, Смит и Смит наймут японскую команду, понимающую по-английски? Совсем невероятно: японцы, говорящие по-английски, потребуют больше денег, чем те, что языкам не обучены. С другой стороны, я хорошо знал свою фирму и был уверен, что она никогда пальцем о палец не ударит, если это не сулит ей выгоды.
В Иокогаме я стоял у релинга и наблюдал, как сходят на берег пассажиры.
— Мистер Восс? — спросил у меня за спиной чей-то голос.
Я обернулся. Маленький японец несколько раз учтиво поклонился мне. Как вежливый человек, я ответил тем же, разве что поклоны мои были не столь глубокими.
— Мистер Восс, — сказал японец, — позвольте представиться. Кобаяси.
Он протянул мне визитную карточку. На одной стороне напечатаны были японские иероглифы, на другой — по-английски:
«М-р Исао Кобаяси,
чиф-агент
Смит, Смит и Смит».
Фирма снова взяла меня под свое крылышко. Стоило мистеру Кобаяси поманить мизинчиком — и уже двое носильщиков поволокли мои чемоданы по трапу и скрылись с ними в людском водовороте. Мистер Кобаяси поднял большой палец — и уже стояли возле нас готовые к услугам два рикши со своими колясками. Мне было как-то неловко: человечек вдвое меньше меня ростом и вдруг повезет меня, этакого здоровенного! Но мистер Кобаяси уже подсаживал меня в двухколесную тележку, и, не успел я усесться, человечек зарысил прочь от порта. Сперва он бежал по довольно широким припортовым улицам, однако, чем дальше, тем улицы становились все уже и уже.
Моя коляска свернула раз десять налево и столько же — направо, и узкая улочка превратилась в незамощенную дорогу.
«Терпи, Ханнес, — сказал я себе, — храни азиатское терпение. Смит, Смит и Смит знают, что делают. Уж это так точно!»
И они-таки знали…
Рикша остановился у каких-то ворот, которые, как в сказке, тут же отворились перед нами. Мы въехали в крохотный дворик, обнесенный с трех сторон высокими стенами. С четвертой расположился маленький домик, весь из досточек и бумаги. У входа стояла грациозная японка в расшитом цветами кимоно. Она сделала глубокий поклон и помогла мне выбраться из коляски, что сопряжено было с некоторыми трудностями: тележка явно не была рассчитана для перевозки европейцев.
Подошел мистер Кобаяси:
— Это мисс Коике, — сказал он. — Или лучше, по-японски, Коике-сан.
Коике-сан низко поклонилась, полезла в кармашек, вшитый в широкий рукав ее кимоно, и протянула мне, улыбаясь и снова кланяясь, маленькую визитную карточку. У каждого здесь, что ли, такие карточки? Вслед за тем мой провожатый молниеносно исчез, испарился вместе со своим рикшей, а я остался один на один с Коике-сан.
Первым делом мы еще раз улыбнулись друг другу. Улыбка никогда не повредит. Фигурка у девушки была очень стройная. Кимоно у нее было расшито цветами. Об этом уже говорилось, но Коике наверняка обрадовалась бы, если бы узнала, что я помню, какими именно. По персиково-желтому полю цветущие вишневые ветви! Вот какие это были цветы! Ее обо — широкий японский матерчатый пояс — был из вытканной золотой нитью коричневой ткани. У Коике-сан были угольного цвета раскосенькие глазки, крохотные ушки, крохотный носик, крохотный ротик и иссиня-черные густые, длинные волосы, собранные в искусно закрученный узел.
Голос ее, хоть я поначалу не понимал ни слова, звучал словно птичье щебетание.
Не слишком ли романтично, старина Ханнес? Надеюсь, нет. Просто мне очень хочется как можно точнее описать Конке.
Тихонько щебеча мне что-то, Коике нежно влекла меня в дом. Сразу за входной дверью была крохотная комнатка (все в этом домике было крохотное). Низкий порожек отделял ее от устланного циновками коридора. Коике (снова очень нежно) потянула меня присесть на этот порожек. Едва я уселся, она мгновенно стянула с меня ботинки. К счастью, носки у меня были целые (что для холостяка отнюдь не само собой разумеется).
Ботинки она поставила на полочку, а рядом с ними — свои гета — деревянные сандалии на дощечках-подставках. На ногах у нее были белые чулки с отдельно вывязанными большими пальцами.
На порожке перед коридором стояло две пары крохотных домашних туфелек без задника. Коике сунула в них ноги. Попытался было последовать ее примеру и я, но туфельки оказались едва в половину моей лапы. Коике прикрыла рукавом кимоно рот и тоненько хихикнула. Не иначе как потешалась над белым пентюхом. Хихикала она и после, всякий раз, как я, по ее мнению, допускал какую-то несообразность.
