- Ой, да все это потом, Михаил Евдокимович... Соловья ж баснями не кормят... Вон вы какие худенькие, небось на больничной-то совсем отощали... А я вот вам домашненького... Не ждала, правда, сегодня. Одна ведь живу, а себе чего и готовить... Да и на работу в ночь заступать... Я ж ночным утководом устроилась... Ну, сейчас картошечки нажарим, макаронов отварим... огурчик вот свеженький...
Дерибасов тоскливо смотрел, как хозяйка суетливо передавливала тупым ножом длинный вялый огурец.
- Михайловна! - снова завел гость. - Тут накладочка вышла... Мне наш санитар обещал по такому случаю... ну, спирта чекушечку... Пообещал, но не смог...
- Да вот и у меня ж, Михаил Евдокимович... В воскресенье вас ждала... Не приобрела еще. Уж и деньги отложила, думала завтра, к открытию подойти... А сейчас куда - закрыто уж все... А вы, простите, от чего лечитесь?
- Да что вы! - обиделся Михаил Венедиктович. - Неужто подумали, что алкоголик?! Вам ведь наша сестра-хозяйка все про меня рассказала... Я просто, ради встречи, так сказать. Такой момент, понимаете, кто знает, может и переломный в жизни... А что поздно, это ничего, - Дерибасов старательно помялся, - у меня по соседству знакомый дед самогон гонит...
- А десятки хватит? - робко спросила Евдокия Михайловна.
- Уговорю, - пообещал Дерибасов. - Вот только мне это... в пижаме, сами понимаете...
- Да что вы, - зарделась хозяйка, - ничего такого у меня и в помине нету. Сколько уж лет одна живу.
- Может, спортивный костюм? - подсказал павший духом Дерибасов, вспомнив «Адидас» Куцего.
- Да не занимаюсь я спортом-то, - оправдывалась Евдокия Михайловна. - Вот разве трико. Только старое совсем, я в нем подъезд мою...
-- Это ничего! - воспрял Мишель. - Трико сгодится! Может, футболочка какая... Нет? И рубашки никакой? Ну, хоть кофту дайте...
Кофта оказалась с рюшечками, но выбирать было не из чего. Хуже всего получилось с обувью - дерибасовская ступня была на размер-другой больше. К счастью, отыскались старые галоши.
Можно только удивляться, почему Дерибасов решил, что в таком виде он меньше похож на психа. А может быть, десятка в кармане кофты придала ему уверенность. Так или иначе, по лестнице скатывался уже почти прежний Мишель, ушедший от психиатра и подавно уходивший от Евдокии Михайловны, увещевавшей из дверного проема:
- Только вы уж не задерживайтесь, Михаил Евдокимович! А то все простынет!
Не ужинал в этот день и Осип Осинов. Недавно овдовев, он не заботился о своем пропитании три раза в день. Перевозбужденный ташлореченскими событиями, Осип не мог усидеть за столом и фиксировал свои уединенные наблюдения в 32-ю тетрадь то на подоконнике, то на холодильнике, то на этажерке:
«Назарьино выплеснулось из берегов, и гордый город отворил кованые ворота.
Силой духа назарьинский Давид одолел ташлореченского Голиафа!
Назарьино схлынуло, забрав то, что принадлежало ему: свою смекалку - Елисеича.
Умозаключаю: первый круг орлиного полета Назарьина замкнулся - Елисеич повторил путь, в смысле маршрут, Назара Кистеня.
Вывожу: развитие Назарьина идет по восходящей спирали, и следующий круг должен быть уже над Москвой, а потом и вокруг экватора».
Санька Дерибасов вставал в пять утра и в любую погоду оббегал Назарьино. Поначалу назарьинцев раздражала эта бессмысленная трата энергии, и мать пыталась пристроить сына на почту для общего блага. Но прикладной физкультурой Санька заниматься категорически не захотел, потому что мечтал о чистом спорте, а также о чистой науке и чистой любви.
Набежав на пробиравшегося от автостанции дядю Мишу Дерибасова, Санька сначала серьезно осмотрел его, покумекал, систематизируя и классифицируя, и лишь потом заржал, как призывающий табун жеребец. Где-то хлопнули ставни. Смех с одышкой был обиден сам по себе, да еще напоминал истерики Ушастика.
- Заткнись! - буркнул Дерибасов. - Задохнешься во цвете лет!
- Ой, дядь Миша… - утопающий в смехе Санька, выныривая, успевал произнести пару слов и снова погружался, - ...где паранджа?..
- Переучился парень! - с высокомерным безразличием обронил Дерибасов. - Смейся, смейся! В дурдоме как раз для тебя койка освободилась.
Дерибасов зашагал дальше, а Санька плелся за ним и, уже только изредка похрюкивая, объяснялся:
- Ну, дядь Миш... Ну я ж смотрю - галоши, шаровары, кофта - женщина востока один к одному... То есть три к пяти, потому что еще не хватает паранджи и юбки... А откуда это у вас? А почему вы в этом идете? Вы что, азиатку раздели, да?!
- Да не ори! - дернулся Дерибасов. - Дунино это, понял?
- Понял, - сказал Санька. - Но только, дядь Миш, это совсем даже не теть-Дунино... Разве что она классе в пятом это носила, - Санька снова прыснул.
- Ну ты, - Дерибасов призвал образ Куцего. - Шерлок Холмс с понтом! Доктор Ватсон с клизмой! Не мети пургу! Работай веслами!.. И базар фильтруй! - проорал он вслед послушно затрусившему прочь Саньке. Не желая выглядеть сбежавшей из гарема женщиной, Дерибасов закатил штаны, завернул галоши в кофту и, со свертком под мышкой, затрусил к дому, крича выглядывающим из окон односельчанам: «Физкультпривет!»
- Дуня! - робко постучал муж Михаил в окно спальни. - Дуняша! Я прибежал!
Дерибасов стучал так же дробно и часто, как его сердце, и старался не видеть ни падали-раскладушки, ни «разбитого корыта» с барахлом. Все вещи были на месте, так что Арбатовы еще явно не вернулись, и придется теперь тащиться своим ходом в город и возвращать в Назарьино всю ораву.
- Дуня! - Дерибасов выдавливал серенаду из дверного звонка. - Открывай! Муж пришел! А то в окно влезу!
- Иди откуда пришел! - неожиданно раздался грудной Дунин голос из-за самой двери.
- Типун тебе на язык! - возмутился муж Михаил. - Я из дурдома пришел!.. Дуняша, ну, открой! Я ж к тебе всю ночь босиком по Руси...
- Как это из дурдома? - Евдокиины возмущение и жалость открыли мужу Михаилу дверь. - Из какого еще дурдома?! Этого не хватало!
- Ой, Дуня! - муж Михаил бездомным котом прошмыгнул в щель и тут же разомлел от дюжего и надежного уюта. - Если бы ты знала, что мне пришлось пережить! И все из-за этой дурацкой мигалки. Они меня к койке привязали. А вокруг наркоманы и идиоты. И вонь.
- Это кто ж посмел тебя туда! Отродясь психов в селе не было! - Дуня уперла кулаки в бока и налилась гневом.
Судя по этой фразе, Евдокия Дерибасова неверно понимала значение слова «отродясь». То есть она понимала его слишком буквально.
Психи в Назарьино действительно не рождались, но в тридцатые годы побывал-таки один и здесь. Еще при Кире Дерибасове. Звали того психа Дик Пролович Безжалостный. А как было еще его звать, если представлялся он именно так, никаких документов, кроме пролетарского кулака, не предъявлял, а вес имел восьмипудовый, внушительный даже для Назарьино.
Говорил Дик Пролович умело, долго и страстно, потрясая трофеями - связкой партийных билетов председателей колхозов нескольких соседних районов.
Приезжая в село, Дик Пролович отрекомендовывался уполномоченным Рабкрина и требовал немедленного созыва собрания. На собраниях товарищ Безжалостный, вбивая основные слова кулаком в столешницу, рассказывал о выявленных им в соседних колхозах безобразиях и накалял народ до извержения лавы: «Так и у нас то же самое!» Тут-то общее собрание колхозников председателя снимало, партийцы исключали его из своих рядов, а Дик Пролович продолжал свое победное шествие санитара районной номенклатуры.
Лишь назарьинцы как в рот воды набрали. До вечера говорил товарищ Безжалостный, и всю ночь, и снова день. Но лишь все ниже опускались головы назарьинцев, да не от стыда, а от сонливости.
А к вечерней зорьке разбередил Дик Пролович в юной Марфе Скуратовой дремавший назарьев ген. Тут-то Марфа товарища Безжалостного и выявила! Но на первый раз в «молоко» попала - не врагом оказался лжеуполномоченный, а честным психом. С этим разобрались быстро. А вот с его «жертвами» разбирались долго и безжалостно...
