Но тут Виктор опять заговорил непримиримо, не желая признавать:
– Вывели мы себя сами и не будем забывать этого. А то много, знаешь, окажется…
Этой черты Андрей не знал в нем прежде.
– Ви-итька!
– Он придал нам некоторое ускорение, этого не отнимешь. Но ускорение оказалось большим, чем он ожидал. Этого, Андрюша, не любит никто. Вот он и маститый, и уважаемый, и обожаемый, но архитектор строить должен. А что он делает? Заседает последние двадцать-тридцать лет. Архитектора судят не по речам с трибуны. Да, не по речам!
Крупными пальцами он разломил рака, обиженно всосался в спинку, где была желтая икра. И вдруг Андрей понял: это старику отдавалось за его пристрастие к афоризмам: «Один родит мысль, другой приживает с ней детей…» Андрей захохотал.
Долго же до него шло, долго доходило.
– Ты чего? – спрашивал Виктор, видя, как он хохочет. И оглядывал себя.- Чего ты?
Андрей ладонью вытер слезы, мокрыми глазами смотрел на него. Мысль, конечно, не Витькина, старик это знает, он ведь на всех этапах присутствовал. Но вот в чем он не прав: с такой мыслью детей не приживешь. И уж завидовать им, конечно, нечего. Устарела она лет на двадцать, если не на все двадцать пять. Сегодня он это так ясно чувствовал! Когда ругают, тут злость в тебе, отстаивать можешь. А вот когда чествуют, а ты знаешь, какова всему этому цена…
– Слушай, тебе не стыдно было сегодня? Ну зачем ты ввернул про эти семь нот?
Виктор сморгнул испуганно и заморгал, заморгал.
– Хотелось доходчивый пример…
– А потом нам же и скажут: построй чудо из шести палок. Вот так добиваемся сами себе.
– Считаешь, плохо я говорил?
И такой у Виктора был жалкий вид, что Андрею расхотелось укорять его.
– Да нет, нет. Ты как раз произвел впечатление. Но, Витя, не это главное. Я все удивлялся: отчего радости нет? Спешили, выбривались, волновались… Вот он, звездный час! А радости нет. Перегорело, что ли? Это, рассказывают, Форд приезжал. Подали ему на аэродром лучшую нашу машину, сел он: «Ну вот. Чувствую, помолодел на двадцать лет». Так и наш микрорайон. Чего уж там, мы-то понимаем…
То все боялись: не примут, не будут строить. Приняли. Витя, если по-честному, так вот сейчас нам самое время сказать: давайте мы все заново. Это же вчерашний день архитектуры. Зачем?
Виктор смотрел на него с испугом.
– Ты не гляди на меня как на сумасшедшего. Что ты скажешь, я знаю. Но ведь это же правильно: врач похоронит свою ошибку, а тут полвека будет стоять.
Виктор заговорил горячо:
– Андрюша, ты прав. Тысячу раз прав! Мы еще построим с тобой.
– Можно построить.- Андрей сказал глухо и глядел незрячими глазами.
– А то все: Нимейер! Мис ван дэр Роз! Мис, Мис… А что Мис, если уж так уже разобраться.
– Мис? – Андрей словно проснулся, услышав.- Мис – гений. Даже ошибаться, как он, и то надо быть гением.
– Нам бы его условия! Когда ему все было дано…
– Слушай, ты понимаешь, какая возможность создалась? Витька, нельзя упустить. Мы сейчас можем продиктовать условия.
Тут Виктор действительно испугался.
– Андрюша, можно, можно. Но – нельзя! Сейчас пока еще нельзя.
– Чего нельзя? Чего нельзя?
– Что ты, разве можно откладывать, когда такой успех! Ковать, ковать, пока горячо. Потеряют интерес – не достучишься потом. Да мало ли что!
– Это я понимаю.
– А после мы построим. Давай дадим себе слово. Дадим слово и будем помнить. Но сейчас важней всего занять командные посты. Мы имеем на это право, черт возьми!
Даже если сначала хотя бы один из нас…
– Я бы там сказал. Хотел сказать, да это ведь и твоя судьба.
– Правильно, Андрюша. Еще будет у нас возможность. Тогда мы продиктуем условия, ты прав. Но не сейчас.
Подошла официантка:
– Ну что, мальчики, повторить?
– Надюша! – сказал Виктор прочувствованно.
– С утра была Зина.
– Фантастика! И у меня жена – Зина!
Официантка вкруговую загадочно повела глазами, рассмеялась тем испытанным смехом, от которого разве что мертвый не пробудится или уж совсем старый, совсем какой-нибудь никудышный мужчина.
Опытным взглядом она сразу разглядела то главное, что отличало этих двоих от остальных людей в зале. Тут даже не в деньгах дело, хоть денежных людей она умела с маху замечать. От них, сидевших в свежих белых рубашках, в выглаженных брюках, куривших сдержанно, от них веяло удачей. Они были на гребне какой-то своей волны, это она поняла безошибочно.
Собрав пустые панцири раков, скомканные бумажные салфетки, она запустила пальцы в мокрые пивные кружки, глухо звякнувшие друг о друга, поставила их на поднос.
– Еще по одной?
– А давай выпьем, что ли? – сказал Андрей.
– А? Да! – решился Виктор.- Зиночка, в ваших руках жизнь двух людей, которые хотят есть. Все остальное вы слышали. Не накормите – помрем.
– Таких случаев у нас еще не отмечалось.
– Будет. И вот этими…- Виктор хотел сказать «ручками», но осекся несколько, увидев в пивных кружках Зинины растопыренные пальцы с ярким маникюром.- Вот этими руками поухаживайте за нами, как вы поухаживали бы за собственным мужем.
– Пожалуй, не схочете. Я б его березовым веником накормила, да поперек спины.
– Веник отменяется!
Тут они вдвоем углубились в чтение и обсуждение меню, а Андрей сидел курил.
– Сержант в тебе, Витька, пропадает,- сказал он, когда Зина подносом вперед шла к кассе, покачивая мощными бедрами.- Строевой армейский сержант. Ты с ней говорил, едва каблуками не щелкал.
– Сержант сидит в каждом из нас. Из армии демобилизуются, но не уходят,- сказал Виктор значительно.
– Это ты спутал. Это не из армии…
Андрей увидел, что стол, за которым сидели женщина и девочка, уже вытирали тряпкой; он не заметил, как они ушли. Две металлические вазочки от мороженого, темные против света, стояли на углу мокрой, блестящей плоскости стола.
Неожиданно он увидел обеих за окном. Они проходили по тротуару. Мать вела за руку девочку, девочка несла бант над головой. Ее маленькие, носками внутрь ножки семенили рядом с высокими, медленно переступавшими стройными ногами женщины.
Молодой женщины. Он смотрел им вслед. Нет ничего красивей на свете: молодая женщина и девочка рядом с ней. Будущая женщина.
Вернулась Зина с подносом перед грудью. И среди закусок, украшенных листиками и зеленью, возвышалась бутылка «столичной», прозрачная на свет.
В полной тишине Зина расставляла тарелки, клала вилки, ножи, тихо звякавшие о пластик. Соответственно возможностям мужчин ставила перед каждым не рюмку, а стопку. И все сделав и бутылку откупорив, задала единственный, не лишенный изящества вопрос:
– Сами разлить сумеете?
– Разольем, Зиночка, ни единой капли не расплескаем.
Но прежде чем уйти, Зина еще раз оглядела стол, уже взглядом художника.
Виктор поднял стопку:
– Андрюша, сегодня у нас особенный день. Все-таки он особенный…
– То-то и жаль…
– Я понимаю тебя, но ты же понимаешь…
– Все мы понимаем, в этом и беда наша, что такие мы понятливые. Еще и подумать не успели, а уже понимаем.
– Андрюша, время работает на нас. Давай, выражаясь фигурально, за то, чтобы везло нам и дальше. Чтобы ехалось легко…
– Чтоб у нас, у дураков, хватило ума сойти вовремя. А то такие мы умные, так раньше времени понимаем… И духу чтоб хватило.
Со стопкой в пальцах, волнуясь, Виктор смотрел перед собой остро блестевшими глазами. В нем, как всегда, от мысли зажглась своя мысль.
– Давай, Андрюша,- сказал он, додумав до конца, и тряхнул головой.- Это ты хорошо сказал: вовремя сойти.
А часа полтора спустя они сидели за тем же столиком, громко разговаривая и смеясь. Зал был уже полон, зажглись огни, и кафе с огромными, до земли, окнами светилось изнутри, как аквариум, за толстыми стеклами которого проходили по тротуару, стояли люди. Потом вдоль окон пошла официантка с краем тяжелой репсовой гардины в руке и отделила улицу. Стало уютно, глухо, и сейчас же ударил оркестр. Андрей обернулся. На крошечной эстраде четверо нестриженых парней в разномастных пиджаках стоя дули в блестящие трубы, а ударник, играя плечами, локтями, глазами, подкидывая палочки в воздух и ловя, управлялся один с великим множеством сверкающих тарелочек. Грохот маленького оркестра заглушил голоса.
