Хорошо было проснуться утром, сознавая, что все сделано и впереди до работы еще целый день.

– Рук не чувствую,- жаловалась Аня, с удовольствием оглядывая свое стерильное царство; все в их квартире она любила.- Ты посмотри, как пальцы опухли. Вот буду сегодня лежать целый день, ухаживайте друг за другом.

Но мысль «чем их кормить?» скоро подняла ее на ноги.

– Напеку я вам оладьев на завтрак.

– Ты же хотела лежать весь день.

– С вами полежишь.

Первой из детей в это утро проснулась Машенька. В рубашке до полу, сонная, глаз не раскрывая, протопала босиком к матери в постель. И только бухнувшись под одеяло, обнаружила отца.

– Ты какой жесткий! Все колени об тебя отбила,- говорила она, умещаясь у него под рукой и ерзая недовольно.

Длинноногая стала дочка за лето.

– Не шурши газетой, я спать буду, фу! Она керосином пахнет. Зачем ты ее читаешь?

Спать она, конечно, уже не могла и, раскрыв ясные-ясные глазенки – Анины, только веселые всегда,- занялась любимым делом: начала считаться родинками.

– Смотри, у тебя на плече родинка. И у меня тоже. Мы – родные. И вот, и вот. А этой у тебя нет, ага! Это мамина.

Митя услышал их голоса из другой комнаты и появился в дверях босой, волосы после мытья торчком, жмурится от встречного солнца.

– Про что ты ей рассказываешь?

В кровать лезть стесняется: все же большой. А хочется.

– Лезь к нам,- сказал Андрей.

И Митя тут же забрался под одеяло, под левую отцовскую руку.

– И у Димки этой родинки нет! – кричала Машенька.- Ага, ага! У одной у меня мамина родинка. Мы с мамой – родные. А он – не родной!

Они уже затеяли возню, отталкивая друг друга от отца. Как котята. В ушах звенело от их голосов:

– Пап, скажи ему!

– А чего она?..

Он лежал между ними с газетой в руках. Вообще-то надо было позвонить Немировскому, узнать, как все же дела. Еще вчера, едва вошли в квартиру, телефон потянул к себе. Но удержался. Хорошее не уйдет, беда сама разыщет. А портить себе настроение на ночь… Но проснулся с этой первой мыслью. И что-то опять удерживало.

– Э, нет, драться не надо, сын.

– Да? А ты посмотри, чего она!..

– Но ты же старший. Парень.

А зачем звонить? Сейчас ему хорошо. И пусть так будет.

– Лежат!.. Нет, вы посмотрите на них! Я там боюсь стукнуть, звякнуть: спят, думаю. А они вон что, оказывается…- говорила Аня с веселым ужасом в глазах, стоя в двери. Не было для нее на свете зрелища радостней: отец и дети вокруг него.- А ну марш! Чтоб через пять минут все были умытые. У меня завтрак готов.

Быстро, быстро, как муравьи, перетаскать все из кухни на стол!

После завтрака неожиданно явились Анохины: Виктор и Зина.

– А мы знаете что? Нам вдруг идея пришла. Аня, у тебя есть какая-нибудь ваза? – громко говорила Зина, цветами прокладывая путь к миру.- Мы вдруг подумали: а что, если нам отметить этот день? -…подумал он,- из-за ее спины подал голос Виктор.

– Виктор, не мешай! И вовсе не он это подумал, а я. Аня, дай же вазу. Или ты хочешь, чтоб я так и стояла с цветами в руках, как… как…- И, застыдясь, выговорила наивно: – Как дурочка?

У нее это ласково получилось, будто не «дурочка» назвала себя, а «козочка».

– А цветы зачем?

– Вам.

– Нам?

– Конечно!

– Андрей, у тебя что, день рожденья?

– Ну как же ты не понимаешь? Если хочешь знать, это даже принято.

– Вот именно.

– Виктор, не мешай! Знаешь, Аня, на Западе всегда приходят в дом с цветами. И надо, чтобы цветов было нечетное число.

Аня пошла на кухню, взяла трехлитровую банку из-под алма-атинских маринованных яблок, на которой еще наклейка сохранилась, налила воды и принесла. Зина даже растерялась, бедная: три ее тонких гладиолуса – нечетное число,- прилично обернутых в целлофан, и пузатая банка с водой.

– Нет, Аня, нет же… Нужно высокую, тонкую. Постой, у тебя же есть хрустальная ваза.

– Это надо искать: я еще не разобралась после переезда. Андрей, пойди принеси бутылку из-под кефира. И помой заодно.

«Ну язва!» – смеялся в душе Андрей, наливая в бутылку воды.

Цветы Зина установила сама: она знала, как нужно это делать.

– Цветы очень украшают жизнь,- говорила она, расправляя гладиолусы.- Да! Так вот мы подумали с Виктором: надо же как-то отметить окончание отпуска.

– Женщины захотели шашлыки! – вскричал Виктор.

– Все твои женщины сразу? Нет, мальчики-девочки,- сказала Аня,- мы к концу отпуска не о ресторанах думаем, переходим на подножный корм.

– Мы приглашаем!

– Я вот им сегодня оладьев к завтраку напекла. Кстати, могу угостить.

– Аня, ты не поняла: мы вас приглашаем! Андрей!

– Нет уж, нет уж. Да у меня и дел полно.

– Вот так встречают полезную инициативу,- бодрился Виктор.

Кончилось тем, что мужчины пошли на кухню курить.

– А может быть?

– Да нет.

– Жаль. Вот так и жизнь пройдет, как эти самые… Азорские острова. Где они, кстати?

– Где-то в Атлантике.

– А то все: Азорские, Азорские… А где они? Небось живут себе там, забот – никаких. Ходят все голопузые: тепло, Гольфстрим кругом.

Оба глядели мимо, пепел сигарет поочередно сбивали в раковину.

– Ты не звонил старику? – спросил Виктор.

– Не-а. А ты?

– Нет их никого. Воскресенье, закатились куда-нибудь, чего им? Там же дочь вернулась. С мужем разошлась. Но я думаю, если что, нас бы нашли.

– Должно быть, так.

Виктор открыл кран, сунул в струю воды зашипевшую сигарету. И вдруг поднял глаза.

Такие они были томящиеся, жалкие, что-то само шевельнулось к нему в душе:

– Эх ты!..

– Андрюша, признаю!

– А признаешь,- Андрей оглянулся па дверь,- тогда вот что, раз признаешь… Аня правду сказала: холодные оладьи в самом деле есть.

– Так под холодные еще и лучше,- сразу попал в тон Виктор.

Была приоткрыта дверь холодильника, прямо там, за ней, налито. Виктор смотрел на друга растроганно.

– Андрюша, мы знаем за что!..

Когда в коридоре послышались Анины шаги, оба уже курили с повеселевшими глазами.

– Вам не надоело тут? – спросила Аня, злясь, что он оставил ее вдвоем с Зиной.- Чем это у вас тут пахнет подозрительно?

– Чем?

Оба начали руками разгонять табачный дым. Аня покачивала головой. То самое, что он только что говорил Виктору, сказала она ему сейчас одними глазами: «Эх ты-и…»

И пошла открывать дверь: кто-то звонил.

– Борька! – раздался оттуда ее радостный голос.

Вот кому она всегда была рада: Борьке Маслову, самому беспутному из их приятелей.

Стихийно талантливому, невообразимо ленивому, вечно неустроенному. Аня была убеждена, что, если бы Борькина жена была человек, Борька уже давно был бы скульптором с мировым именем.

Борька заговорил голосом похитителя:

– Мужа нет?

– Нет мужа! – крикнул из кухни Андрей.

– Бери самое необходимое, бери детей…

– Борька! Ты все грозишься только. Увез бы ты меня от них, закабалили совсем.

– Зачем добивалась равноправия?

– Так они мне все надоели!

– А муж – в первую очередь,- говорил Андрей, выходя в коридор.

– Мы застигнуты! Побег отменяется. Но после всего, что было, я не могу оставить тебя с ним одну. Я тоже остаюсь здесь.

Борька повесил на вешалку свою спортивную куртку, чмокнул Аню в щеку, огромной своей лапищей пожимал руки Андрею и Виктору.

– А ты, кажется, из средневесов переходишь в первый тяжелый вес.

– Мелкая месть озлобленного мужа-мещанина. Пренебрежем.

Аня вгляделась внимательно.

– Борька, у тебя что-то случилось. С Ольгой?

– Как всегда: Брестский мир.- Он оглядывался, ища тапочки.- «И сказал бог: сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая». И за то будут даны тебе тапочки.

– Не будут даны,- сказала Аня.- Иди так, на улице сухо.

– Но микробы! На моих подошва до двух миллиардов микробов. И все болезнетворные.

– Еще смеяться будет! – Аня открыла дверь в комнату.- Иди!