"Треуголка" имела очень большой успех. В Испании меня заинтересовал бой быков, потому что они, испанцы, делали это танцуя. Тогда я писал роль мельника в "Треуголке", я видел перед собой быка, которого надо было убить, но убить без малейшего реализма: грациозно, танцуя.
Меня всегда привлекала архаика. Танцы американских индейцев. В 24-м году я поставил с этими танцами "Меркюр", который Пикассо оформил в парижском "Опера комик". "Опера комик" – это интересно тем, что есть контакт со зрителем. Кроме "Меркюр", я поставил там еще "Парад".
В Америке с композитором Николаем Набоковым мы сделали “Унион Пасифик". В основе была "Постройка железной дороги" Арчибальда Маклиша. Я помню, что среди ночи мне пришла идея одеть весь кордебалет в шпалы. И эта идея дала балет. Во время антракта пришла идея сделать индивидуальный танец бармена. Я обратился к неграм в Гарлеме и на юге, изучил негритянский строт и ввел его в "Унион Пасифик". Успех был невероятный, настолько, что пришлось опускать пожарный занавес. У меня обо всем этом было уже написано, знаете? Американский дневник "1939-1949". Его украли в Париже. Я обращался в найденные предметы, но пока безуспешно. Вы не устали?
***
Нижинский, дневник:
Я люблю улыбающихся людей, но не когда улыбка натянута, как у Дягилева. Он думает, что люди этого не чувствуют. Он не понимает людей, но хочет, чтобы его слушались…
Я понимал этого человека, которого Дягилев любил до меня. Дягилев любил этого человека физически, следовательно, он хотел быть взаимно любимым. Дягилев развил в нем страсть к произведениям искусства. В Массине он развил любовь к славе. Меня не привлекали ни произведения искусства, ни слава. Дягилев заметил это и бросил меня. Брошенный в одиночестве я бегал за девочками. Мне они нравились. Дягилев думал, что мне скучно, но мне не было скучно. Я один танцевал и сочинял балеты. Дягилеву это не нравилось. Он не хотел, чтобы я делал вещи один, но я с ним не соглашался. Мы часто ссорились. Я запирал мою дверь – наши комнаты сообщались – и не пускал никого. Я боялся его. Я знал, что вся моя жизнь в его руках. Я не выходил из комнаты. Дягилев тоже был один. Он был раздражен, потому что все знали о нашей ссоре. Он ненавидел, когда люди спрашивали: "В чем дело с Нижинским?" Дягилеву нравилось показывать, что я во всем его ученик. Я не хотел соглашаться с Дягилевым и, следовательно, часто ссорился с ним на людях…
***
Впоследствии, работая над рукописью, посвященной замечательному русскому танцовщику и хореографу, я очень жалел, что не было тогда, в Нейи, у нас магнитофона. Страницы исходного документа, этого американского авиаблокнота, покрыты такими каракулями, что я разбирал их с мучительным трудом – и только для того, чтобы дать себе труд еще больший, сопряженный с протиранием штанов в библиотеке Оперы, поскольку каждая из записанных тогда фраз превращалась в страницы, а то и целые главы.
Но рукопись не сохранилась.
Что касается фрагментов, то, сознавая их бесценность, привожу, как есть…
***
Дягилев в последние годы жизни (диабет) в Берлине у Хиндемитта, полетел к нему просить.
Приглашение в церковь Всех Святых (между двумя отелями, Гранд Отель и Эксцельсиор). Двор церкви. Фреска. Вся жизнь Святого Францисска (малоизвестного художника). "С радостью буду работать с вами над этим".
О Фр. Ассизском Леонид Федорович рассказывает, как о Дягилеве. "Азбука слепых". Не помню, как случилось, но он встретился с леди Новерти… Это пьеса, год 38-ой.
Следующая вещь в Перруджи, в католическом храме. На подиуме. Сант-Доминика де Перруджи. Последняя репетиция длилась 24 часа. Я не помню, как пришел в отель, а когда проснулся, нашел себя на полу.
1948. "Священная весна" в Милане (14 вещей в Скала).
1949… Накануне Перруджио.
Сын банкира, покровителя Венеции, разбился вместе с актрисой из Голливуда. В память о сыне банкир построил "Театро Верде". И для этого театра я сочинил историю Пасьон де Крист, но с тем, что Ренессанс принес. И вдруг – дожди день за днем. Из Новой Гвинеи были приглашены черные, замечательные артисты. Рояль уже плавал в оркестре. Мы дали спектакль с подмоченными декорациями.
"Пир во время чумы" Декамерона. Ондрурид ди Перрудижо и кончалась Грузельда…
1969. Лондон – Мозамбик, Мадагаскар…
Главная часть моего творчества имеет
Искусство плюс наука – то, что я сделал сейчас
"Норис"! Вот, чего не хватает в хореографии! Там все есть.
***
И, наконец, троекратно подчеркнутое мной тогдашним:
В данный момент я предпринимаю шаги, направленные к Тинторетто…
Нижинский, дневник:
Мне нравились парижские кокотки, когда я был с Дягилевым. Он думал, что я дурак, но я убегал к ним. Я бегал по Парижу, ища дешевых кокоток, но я боялся, что люди заметят мои действия. Я знал, что у этих женщин нет болезней, так как они под специальным полицейским наблюдением. Я знал, что все, что я делал, ужасно и что, если меня обнаружат, я пропал. В те дни я делал много глупых вещей. Все молодые люди делают глупые вещи. По улицам Парижа я шел в поисках кокоток. Я искал долго, потому что хотел, чтобы девушка была здоровая и красивая – иногда я искал целый день и не находил никого, потому что был неопытен. Я любил нескольких кокоток каждый день. Я шел на прогулку по бульварам и часто встречал кокоток, которые меня не понимали. Я прибегал к самым разным трюкам, чтобы привлечь их внимание, так как они обращали его очень мало на меня, потому что одет я был просто. Я был одет скромно, чтобы не быть узнанным. Однажды я шел за кокоткой, когда заметил молодого человека, который смотрел на меня. Он был в экипаже с женой и двумя детьми. Он узнал меня, и я почувствовал себя ужасно униженным, так что весь покраснел. Но я продолжал мою охоту. Если моя жена прочитает это, она сойдет с ума, ибо верит мне. Я солгал ей, сказав, что она была первой женщиной, которую я узнал. До моей жены я знал много других…
Однажды я любил женщину, которая научила меня всему. Я был шокирован и сказал ей, что это жалко – делать такие вещи, как это. Она сказала, что, если она не будет их делать, она умрет от голода, но я сказал, что я не хочу ничего, и я дал ей денег. Она умоляла меня остаться, но я не согласился, потому что чувствовал себя униженным из-за нее. Я оставил ее одну. Я находил комнаты в маленьких отелях. Париж ими полон. Я знаю много отелей этого рода, которые существуют, сдавая комнаты на час или два для свободной любви. Я называю это "свободной любовью", когда мужчинам нравятся возбуждающие женщины. Я ненавижу возбуждение, и, следовательно, я не хочу есть мяса…
Я знаю, доктора скажут, что все это ерунда – что мясо необходимо. Но оно не необходимо; оно возбуждает похотливые чувства. Эти чувства исчезли с тех пор, что я не ем мяса. Я знаю, что дети, которые едят мясо, часто практикуют злоупотребление собой. Мужчины и женщины по отдельности и вместе так же практикуют злоупотребление собой. От этого развивается идиотизм. Человек теряет весь разум и чувства. Я терял разум тоже, когда практиковал злоупотребление собой, и дрожал, как в лихорадке, и имел головную боль. Я был болен. Я знаю, что Гоголь делал то же самое, и мастурбация была причиной его падения. Гоголь был чувствительный человек. Я знаю, как он себя чувствовал, его чувства становились тупее и тупее день ото дня. Он знал, что приближается смерть, и порвал свои последние работы. Я не уничтожу свой труд…
Мой друг Серж Боткин вылечил меня от тифозной лихорадки в Париже во время моего дебютного года. Я выпил воды из кружки, потому что был бедный и не мог пить минеральную воду… Я продолжал танцевать, а вернувшись домой вечером, почувствовал огромную слабость в теле. Дягилев вызвал доктора Боткина – он хорошо его знал. Серж Боткин был одним из царских врачей… Боткин посмотрел на мою грудь и увидел сыпь. Я испугался, потому что он стал очень нервным и отозвал Дягилева в другую комнату. Этот отель уже снесли. Это был бедный отель, но на те маленькие деньги, что я имел, я не мог жить лучше. В этом отеле Дягилев сделал мне предложение жить с ним, когда я лежал больной в горячке. Я согласился. Дягилев сознавал мою ценность, поэтому боялся, что я его оставлю; в то время я хотел бежать. Мне было двадцать лет. Я боялся жизни. Тогда я не знал, что Я был частью Бога. Я плакал и плакал, и не знал, что делать. Я боялся жизни, моя мать тоже боялась жизни, и я унаследовал от нее этот страх. Я не хотел соглашаться. Дягилев сидел на моей постели и настаивал поступить так. Я боялся его, боялся, и я согласился. Я рыдал и рыдал; я понял смерть. Я не мог убежать, будучи в горячке. Я был одинок. Я ел апельсин; мне хотелось пить, и я попросил Дягилева дать мне апельсин, и он принес мне несколько. Я заснул с апельсином в руке; когда я проснулся, он скатился и лежал на полу. Я спал долго, не понимая, что произошло со мной. Я потерял сознание. Я боялся Дягилева, не смерти…
