Между клыками-пиками внезапно сверкнула яркая звезда. Интересно, разгадают ли эту тайну к тому времени, как кончится моя вахта?..

…Небосвод вздрогнул и замер, и…

Я смотрю на восток, мой взгляд скользит по равнине, где мы опустили посадочную ступень. Равнина и горы за ней тонут, словно Атлантида, — это звезды, поднимаясь, порождают иллюзию, будто мы непрерывно скользим вниз, падая в черное небо, — Джером, и я, и замурованный во льдах корабль…

"Нерва" вела себя великолепно. Несколько минут мы висели над равниной, чтобы проложить себе путь сквозь пласты замерзших газов и найти опору для посадки. Летучие соединения испарялись вокруг нас и кипели под нами, и мы опускались в бледном, белесом ореоле тумана, рожденного водородным пламенем.

В просвете посадочного кольца появилась влажная черная поверхность. Я опускал корабль медленно, медленно — и вот мы сели.

Первый час ушел у нас на то, чтобы проверить системы и приготовиться к выходу. Кому выйти первым? Это не был праздный вопрос. Еще многие столетия Плутон будет самым дальним форпостом Солнечной системы, и слава первого человека, ступившего на Плутон, не померкнет вовеки.

Жребий вытянул Джером. Монета решила спор: его имя будет стоять в учебниках истории первым. Помню улыбку, которую я выдавил; хотел бы я улыбнуться сейчас. Выбираясь через люк, он смеялся и острил насчет мраморных памятников. Можете видеть в этом иронию судьбы.

Я завинчивал шлем, когда Джером начал изрыгать в шлемофон ругательства. Я торопливо проделал все положенные процедуры и вылез наружу.

Все стало ясно с первого взгляда.

Хлюпающая черная грязь под нашей посадочной ступенью была грязным льдом, заледеневшей водой, перемешанной с легкими газами и скальными породами. Огонь, вырвавшийся из двигателя, расплавил этот лед. Скальные обломки, вмерзшие в него, стали тонуть, наша посадочная ступень тоже стала тонуть, и когда вода снова замерзла, она охватила корпус выше средней линии. Наша посадочная ступень намертво вмерзла в лед.

Мы, конечно, могли бы провести кое-какие исследования, прежде чем приниматься за освобождение корабля. Когда мы позвали Сэмми, он предложил нам именно такой план. Но Сэмми был наверху в аппарате, который мог вернуться на Землю, а мы — внизу, и наша посадочная ступень вмерзла в лед на чужой планете.

Нас охватил страх. Мы не способны были ничего предпринять, пока не освободимся, — и мы оба знали это.

Странно, почему я не помню страха.

У нас была возможность. Посадочная ступень рассчитана для передвижения по Плутону, поэтому вместо посадочных опор она снабжена кольцом. Половинная мощность двигателя превращала ступень в корабль на воздушной подушке. Это безопаснее и экономичнее, чем совершать прогулки с помощью реактивной тяги. Под кольцом, как под колоколом, должны были сохраниться остатки испарившихся газов, и, значит, двигатель оставался в газовой полости.

Мы могли расплавить лед нашей "Нервой" и открыть себе путь.

Помню, мы были так осторожны, как только могут быть осторожны два насмерть испугавшихся человека. Мы поднимали температуру двигателя мучительно медленно. Во времяполета водородное горючее обтекает реактор и само охлаждает его; здесь этого не было, зато в газовой полости вокруг двигателя стоял ужасающий холод. Он мог скомпенсировать искусственное охлаждение либо… Внезапно стрелки словно взбесились. Под влиянием чудовищной разности температур что-то вышло из строя. Джером вдвинул замедляющие стержни — никакого результата. Быть может, они расплавились. Быть может, проводка вышла из строя или резисторы превратились в сверхпроводники в этом ледяном мире. Быть может, сам реактор… — но теперь это уже не имело значения.

Странно, почему я не помню страха.

…Снова сверкнуло Солнце…

Ощущение тяжелой дремоты. Я снова очнулся. Те же звезды восходят роем над теми же мрачными вершинами.

Что-то тяжелое наваливается на меня. Я ощущаю его вес на спине и ногах. Что это? Почему меня это не пугает?

Оно скользит вокруг меня, переливаясь, словно чего-то ищет. Оно похоже на огромную амебу, бесформенную и прозрачную, и внутри него видны какие-то черные зерна. На вид оно примерно моего веса.

Жизнь на Плутоне? Сверхтекучая жидкость? Гелий-II с примесью сложных молекул? Тогда этому чудищу лучше убраться подальше — когда взойдет Солнце, ему понадобится тень. На солнечной стороне Плутона температура на целых пятьдесят градусов выше нуля! Выше абсолютного нуля.

Нет, вернись! Но оно удаляется, переливаясь, как капля, оно уходит к ледяному кратеру. Неужели моя мысль заставила его уйти? Нет, чепуха. Ему, наверно, не понравился мой запах. Как ужасающе медленно оно ползет, если я замечаю его движение! Я вижу его боковым зрением, как расплывчатое пятно, — оно спускается вниз, к посадочной ступени и крохотной застывшей фигурке первого человека, который погиб на Плутоне.

После аварии двигателя один из нас должен был спуститься вниз и взглянуть, насколько велики разрушения. Кто-то должен был струей ранцевого двигателя прожечь туннель во льду и проползти по нему в полость под посадочным кольцом. Мы старались не думать о возможных осложнениях. Мы все равно уже погибли. Тот, кто вползет под кольцо, погибнет наверняка; что ж из этого? Смерть есть смерть.

Я не чувствую себя виноватым: если бы жребий пал на меня, вместо Джерома пошел бы я.

Двигатель выбросил расплавленные обломки реактора прямо на ледяные стенки полости. Мы здорово попались, вернее, попался я. Потому что Джером был уже все равно что мертв. В газовой полости был настоящий радиоактивный ад.

Джером, вползая в туннель, тихо шептал проклятия, а выполз молча наверно, все подходящие слова он израсходовал раньше, на более мелкие неприятности.

Помню, что я плакал, отчасти от горя, отчасти от страха. Помню, что я старался говорить спокойно, несмотря на слезы. Джером не увидел моих слез. Если он догадывался, это его дело. Он описал мне ситуацию, сказал: "Прощай", а потом шагнул на лед и снял шлем. Туманное белое облако окружило его голову, потом оно взорвалось и опустилось на лед крошечными снежинками.

Но все это кажется мне бесконечно далеким. Джером так и стоит там, сжимая в руках шлем: памятник самому себе, первому человеку на Плутоне. Иней лежит на его лице.

Солнце восходит. Надеюсь, эта амеба успела…

…Это дико, невероятно. Солнце на мгновение остановилось ослепительно белая точка в просвете между двумя вершинами-близнецами. Потом оно метнулось вверх — и вращающийся небосвод вздрогнул и застыл. Вот почему я не заметил этого раньше! Это происходит так быстро!

Чудовищная догадка… Если повезло мне, то могло повезти и Джерому. Неужели…

Там наверху оставался Сэмми, но он не мог спуститься ко мне. А я не мог подняться к нему. Системы жизнеобеспечения были исправны, но рано или поздно я бы замерз или остался без кислорода.

Я провозился часов тридцать, собирая образцы льда и минералов, анализируя их, сообщая данные Сэмми по лазерному лучу, отправляя ему возвышенные прощальные послания и испытывая жалость к самому себе. Каждый раз, выбираясь наружу, я проходил мимо статуи Джерома. Для трупа, да еще не приукрашенного бальзамировщиком, он выглядел чертовски хорошо. Его промерзшая кожа была совсем как мраморная, а глаза были устремлены к звездам в мучительной тоске. Каждый раз, проходя мимо него, я гадал, как буду выглядеть сам, когда придет мой черед.

— Ты должен найти кислородную жилу, — твердил Сэмми.

— Зачем?

— Чтобы выжить. Рано или поздно они вышлют спасательную экспедицию. Ты не должен сдаваться.

Я уже сдался. Кислород я нашел, но не такую жилу, на которую надеялся Сэмми. Всего лишь крохотные прожилки кислорода, смешанного с другими газами, — вроде прожилок золотоносной руды в скале. Они были слишком малы, они пронизывали лед слишком тонкой паутиной.

— Тогда используй воду! Ты можешь добыть кислород электролизом!

Но спасательный корабль прилетит через годы. Им придется строить его совершенно заново, да еще переделывать конструкцию посадочной ступени. Для электролиза нужнаэнергия, для обогрева тоже. А у меня были только аккумуляторы.