— Простите, вы случайно не Данте Уэллс?

— К вашим механическим услугам.

Меня удивил несколько устаревший оборот речи. Я внимательно присмотрелся. Неужели? Ну, конечно! Что скрывается под одеждой и маской? Я решил рискнуть.

— Мы, кажется, знакомы?

— С вашего разрешения, это ошибка.

Теперь я был совершенно уверен, что видел его в корчме Джима.

Я пошел в атаку.

— Анодий?

Послышалось отчаянное:

— Т-с-с-с…

Я вспомнил, что под угрозой вывинчивания пятого юстировочного винта роботам вход в библиофильмотеку запрещен. Однако мне удалось успокоить Анодия и пригласить его на интимную беседу в кафе. Я пил коньяк, он бензин. Несмотря на это, нам удалось отлично сговориться.

— Почему ты назвал себя Уэллсом? Ты знаешь, кто ото такой?

— Знаю. Весьма совершенный робот докосмической эры, — без колебаний ответил Анодий. — Я видел его фильмы "Машина времени", "Человек-невидимка".

— Хм! Робот? Впрочем, не в этом дело. А Данте?

— О, это был ужасный дракон. Он жил в долине, именуемой Флоренция, а когда люди изгнали его оттуда, спрятался в темном лесу и выкопал в нем три ямы: ад, чистилище и рай. Ваду были калориферы, правда старого типа, но зимой грели неплохо. В чистилище подавали отличное мороженое с керосинированным наполнителем. А рай — это была библиофильмотека, в которую впускали только драконов и роботов.

Если б не изумление и не боязнь прервать беседу, я рассмеялся бы во весь голос. Анодий не избавился от подозрительности, его линзы в объективах время от времени мутнели, что явно указывало на большие колебания напряжения. Поэтому я прикинулся, что его знания вызывают у меня удивление.

Однако Анодий быстро освоился, я бы сказал, внутренне развинтился. И тут я без всякого труда перевел разговор на кольца Сатурна. Робот упорно твердил, что был там лично, а вот рассказа о магнитах никогда не читал.

— Вы мне явно не верите, — с грустью сказал он. — Ну что ж. Тем не менее я утверждаю, что ничего не выдумал, скорее многое утаил.

— Утаил? Но почему?

— Потому что мне бы никто не поверил. Никто бы не понял. Катодий только на то и годен, чтоб масло жрать. С этими своими семьюдесятью двумя хозяевами стал совсем идиотом. Для робота общение с людьми очень вредно. Это деморализует и оглупляет.

Хм, признаться, некоторые золотые мысли Анодия не очень-то пришлись мне по душе.

— А ты не преувеличиваешь? — спросил я довольно резко.

— Нисколько. Вы, разумеется, исключение, а другие? Даже говорить не хочется.

— Что же ты утаил?

— А то, что третье кольцо Сатурна — это огромная кузница. В ней есть металлы, о которых на нашей провинциальной Земле даже понятия не имеют. Есть металлы тверже алмаза и легче алюминия. Есть прозрачнее воздуха и эластичнее резины. Вы не поверите, есть металлы мыслящие и металлы вечноживущие, которые не берет ржавчина. Есть металлы, сваривающие материю с антиматерией. Все это колеблется, самоконструируется. Третье кольцо Сатурна — это центр нашей Солнечной системы, а может, и всей Галактики. Я нашел там металлические священные книги о предыстории роботов.

— Да ну?

— Слушайте внимательно. Планета Сатурн была планетой роботов, самых мудрых существ во Вселенной. Когда она стала им тесна, они переселились на квазары, где нашли неисчерпаемые источники энергии. Однако небольшая группа молодых любителей приключений перед тем, как окончательно покинуть нашу систему, решила посетить ее планеты. Они спустились на Землю и попали в мир амеб, гиппопотамов и пауков. Атмосфера Земли была вредна для двигателей трансгалактической ракеты. Что-то там заело. Экспедиция затягивалась. Тогда самый юный из роботов от скуки придумал себе дело. Сформовал роботообразное существо, биологию которого скопировал с пресмыкающихся улитоки земнобелковых млекопитающих. Это были отличные игрушки. Разумеется, они не должны были самостоятельно размножаться, но робот-недоучка забыл убрать соответствующие приспособления. Так началась история человечества.

— А роботы?

— Исправили машину и улетели. На третьем кольце Сатурна оставили дневник полета.

— А ты, Анодий? Ведь ты-то на Земле!

— Это уж совсем другой фортель. Вы не слышали об эволюции? Роботообразные — скользкие водянистые млекопитающие, именуемые людьми, спустя много веков начали наконец изготовлять сменные детали, потом научились все заменять, и таким образом опять появились роботы, пока еще менее совершенные, чем те, с Сатурна, но с каждым поколением все более прекрасные. Еще каких-нибудь полмиллиона лет — и они полетят на квазары.

Анодий потряс меня своей верой, роднившей его с человеком. Мне захотелось поговорить с этим электронным мозгом честно и откровенно.

— Анодий, ты ошибаешься. Все было иначе…

Я осекся. Анодий сбросил очки, и его железная маска — можно ли назвать ее лицом? — неожиданно покрылась ржавчиной от гнева:

— Катодий — дурак, хоть и робот. Ему нельзя говорить всей правды о Вселенной, но и вы не лучше. Мне все известно. Вы называете меня наглой метлой, потому что всю свою автоматную жизнь я проработал на вас. Вы не верите ни в третье кольцо Сатурна, ни в вечность металлов, ни в то, что своим существованием вы обязаны роботам, потому что самостоятельное развитие земной фауны остановилось на мартышках и дальше без нашей помощи бы не пошло. И вдобавок ко всему вы еще подаете в корчме эрзац-масло!

Последние слова Анодий выкрикнул с таким отчаянием, что я от имени Джима торжественно поклялся улучшить качество масла. Больше того, я пообещал поговорить где надо, чтобы Анодию в порядке исключения разрешили пользоваться библиофильмотекой без ограничений. Так что ему уже не нужны будут псевдонимы и переодевания. Может быть, это положительно скажется на системе самообучения "Данте Уэллса" и ему не понадобится больше обращаться к мифологии, а кольца Сатурна не будут уже предметом идолопоклоннической влюбленности, а станут реальной темой астрономической работы? Разве что Анодий — робот-поэт, тогда уже ничто не в состоянии спасти его…

Гамильтон Хэммонд вздрогнул от неожиданности, когда Каллен, химик экспедиции, крикнул из заднего отсека, где он стоял на посту:

— Я что-то вижу!

Хэм нагнулся к иллюминатору в полу и начал всматриваться в зеленовато-серую мглу, которая окутывает Уран неисчислимые миллионы лет. Он торопливо покосился на стрелку электролота — пятьдесят пять футов, непоколебимо объявила та и солгала, так как стояла на этой цифре в течение всего сташестидесятимильного медленного спуска. Сигнал отражался не от поверхности планеты, а от тумана.

Барометр показывал 862 миллиметра. Он был очень ненадежным проводником, но меньше уклонялся от истины, чем электролот, — во всяком случае, сорок лет назад, в 2060 году, неустрашимый Янг во время своего романтического полета с Титана на южный полюс затянутой облаками планеты установил, что атмосферное давление на ее поверхности равно 860 миллиметрам. Однако "Гея" опускалась теперь на северный полюс, в сорока пяти тысячах миль от места посадки Янга, и неведомые могучие горы или бездонные провалы могли лишить сообщенные им цифры всякого практического смысла.

— Я ничего не вижу, — пробормотал Хэм.

— И я, — подтвердила Патриция Хэммонд, его жена, а по служебной линии — биолог "Геи". — Ниче… Нет-нет! Там что-то движется. — Она прищурилась. — Вверх! Вверх! — вскрикнула она. — Скорее!

Харборд был прекрасным астролетчиком; не переспрашивая, даже не отведя взгляда от приборной доски, он резко рванул ручку. Двигатели взревели, и ускорение прижало экипаж "Геи" к полу.

Как раз вовремя! Гигантский серый водяной вал прокатился под нижним иллюминатором так близко от ракеты, что удар раскаленных газов вырыл глубокую яму, а брызги долетели до корпуса.

— Фьюу-у-у! — присвистнул Хэм. — Чуточку пониже, и от этого холодного душа все сопла разнесло бы к черту, они ведь раскалены добела.