Ну, прежде всего, их не так уж много, в смысле количества людей. Во-вторых, в них большей частью мы с тобой повинны.

Песляк набряк, побагровел, но сдержался, памятуя, что в настоящее время важно выведать точку зрения секретаря, его отношение к предложению, к делу, к себе.

Полянцев помедлил и продолжал:

- Рабочий теперь прозорлив и умен. Он не хочет повторять или выполнять глупость. Он не желает мириться с тем, что из-за чьей-то тупости, из-за чьей-то бездарности летит работа, заработок. Поверь мне, Прокопий Васильевич, многих нарушений и неприятных фактов не было бы, если бы мы с вами работали более четко. Возьмем все те же "рацки". Сколько мы знаем фактов, когда к рабочему изобретению, к рационализаторскому предложению прилипают люди, не имеющие к нему никакого отношения. Изобретает один, а деньги получает группа.

Все это вызывает у рабочих протест.

- При чем же здесь мы? - спросил Песляк.

- Видим, а не противодействуем, вот при чем. А если не видим, то не место нам здесь. А коли видим - в штыч ки, в атаку...

- Вот я и говорю: движение.., Полянцев покачал головой, отшвырнул ветку в сторону.

- Достаточно движений, начинаний, кампаний! Было! Сколько их было!-повторил он с болью в голосе.- Нет, не то. Теперь нужна постоянная, ежедневная, ежечасная работа с каждым человеком. И чтобы слова не расходились с делами. Вот беда-то наша в чем. Говорим одно-делаем другое. Призываем, а не поддерживаем.

Обещаем, а не выполняем. Начинаем, а не доводим до конца.

Песляк заметил, что говорит Полянцев без нажима, но твердо, говорит то, в чем убежден, во что верит и от чего ни при каких обстоятельствах не отступит. А значит, и спорить с ним бесполезно.

"Но как же быть? Что же делать? Ведь почва уходит из-под ног", мучительно думал Песляк.

"Да, не пришелся. Не идет у тебя дело,-с грустью думал Полянцев. - Не понял ты и эту работу".

Он вспомнил, как год назад Песляка - бывшего инструктора обкома "двинули" на завод, как они впервые тогда познакомились, как Полянцев сам в прошлом заводский работник-удивился тому, что Песляк не знает заводской жизни.

Он вспомнил, как противился этому выдвижению, поехал в горком, к секретарю товарищу Скокову, как тот убедил его все-таки поддержать Песляка.

"Что ж делать?- вспомнил он слова Скокова. - Он и так уже трижды бывший: был когда-то вторым секретарем обкома. Говорят, имел способности к партийной работе... Помоги. Научи..."

Полянцев пытался учить, натаскивать. Не помогало.

Сейчас он окончательно убедился: "Не тянет. Не пришелся".

Увидев женщин на мшистой поляне, он обрадовался возможности прервать этот пустой разговор, замахал рукой.

- Эге-гей! К машине! Больше времени нет.

У самой машины все-таки сказал:

- Да, Прокопий Васильевич, упускаешь. Потерял форму. Зажирел. Зажирел.

Песляк промолчал.

Всю обратную дорогу он гадал: "Намек сделал или просто сболтнул?"

Но уточнить не решался.

* * *

После работы Ганна велела Журке подняться в красный уголок.

Пошли вместе с Сеней Огарковым. Журка хотел спросить: зачем это? Но постеснялся. Сеня молчал и смотрел на него неприветливо.

В красном уголке сидела большая группа рабочих во главе с начальником цеха. Журка удивился, увидев среди них Боба, Мишеля, Медведя. И еще больше удивился, увидев отца и с ним Кольку Шамина. Колька подходил к столу как-то бочком, непривычно, точно тянул сам себя за одно плечо. И взгляд у него был сегодня необычный, исподлобья. Журка впервые заметил, что Колька косит на левый глаз, словно старается подсмотреть что-то находящееся сбоку, за локтем.

Как только они подошли к столу и сели, начальник цеха провел ладонью по лицу и сказал:

- У нас ЧП. В бригаде Стрелкова. Пятно на весь цех. Совет по качеству решил разобраться в присутствии, так сказать, виновников,-он кивнул в сторону учеников. - Попрошу Георгия Фадеевича вести Совет.

Лысый Георгий Фадеевич положил тяжелые руки на стол и оглядел всех присутствующих - рабочих, Ганну, Сеню Огаркова, учеников и его, Журку. Взгляд у него был тяжелый, укоряющий. Журка напугался: "И мне достанется".

- Пусть бригадир расскажет, как произошло это безобразие, - глухо произнес Георгий Фадеевич.

Отец встал и по армейской привычке одернул пиджак.

"А он-то при чем?"-подумал Журка и пожалел отца.

Отец говорил отчетливо, коротко, понятно обо всем, что произошло с его учениками за последнее время: и о сачковании, и о саботаже, и об автокаре, и о последнем ЧП - запоротых деталях.

Рабочие молча слушали, поглядывая на виновников с укоризной.

Журка старался не шевелиться. Все вокруг было неожиданным, необычным, вызывало страх и почтение.

Он сознавал, что все это серьезно и эти рабочие люди не потерпят позора па свою голову.

Журка видел, что и другие парни чувствовали то же, что и он. Боб и Мишель сжались. Медведя вообще не было видно, он как-то так сидел, что все заслоняли его от глаз Георгия Фадеевича. А Колька так весь расплылся, сгладился, лицо сделалось плоским, невыразительным, лишь глаза еще больше косили.

- Этому всему мы свидетели,-произнес Георгий Фадеевич, когда отец кончил свой рассказ. - А вот как безобразие произошло? .. - он помолчал и неторопливо указал рукой на Боба.

Боб сидел ни жив ни мертв. Лицо его было белесым, в тон волосам, на тонкой шее подрагивала венка. А когда Георгий Фадеевич назвал его имя - он и совсем побелел. Теперь уже волосы стали темнее лица.

- Встаньте, - подсказал начальник цеха.

Боб вскочил, с испугом посмотрел на начальника цеха и зачем-то, совсем не к месту, поклонился.

- Чем вы объясните все случившееся? - спросил Георгий Фадеевич.

Боб не ответил. Лицо его покрылось пятнами, на лбу заблестели капельки пота.

- А мы неспособные, - раздался голос Кольки Шамина.

Журка даже не узнал голоса, будто это говорил не его школьный товарищ, а совсем другой, незнакомый, скрывавшийся в нем человек.

- Вы желаете объяснить? - спросил Георгий Фадеевич, не поворачивая головы, а только слегка скашивая глаза в сторону Кольки.

Колька все так же бочком поднялся, изо всех сил стараясь не выказать своего волнения.

- Неспособные, - повторил он.

- Вы окончили школу, - сказал Георгий Ф.адеевич.-А вот нам не пришлось столько учиться. Вас выучить старались...

Он не договорил. И оттого, что он не стал больше ничего объяснять, эти короткие слова, сказанные им, сильно устыдили ребят.

Наступила тишина.

Георгий Фадеевич обратился к Мишелю. Тот, опережая его вопрос, подтвердил:

- Неспособные.

Дошла очередь до Медведя.

- А что я? Я работал.-Медведь хотел по привычке переступить с ноги на ногу, но вовремя остановился.

- Так точно, - подтвердил отец. - К Медведеву претензий нет.

Георгий Фадеевич сказал что-то начальнику цеха, и на столе появилась бумага и карандаш.

- Вы можете нарисовать схему?-Георгий Фадеевич обратился к Шамину. - В каком положении находи"

лась деталь? В каком сверло?

Колька крутнул головой-дескать, это семечки-и подошел к столу.

- Рисуйте.

Колька быстро и довольно удачно нарисовал кондуктор, зажимы, деталь и сверло, пронзающее пластинку, как стрела Амура.

Георгий Фадеевич повел руками, пригласил рабочих к себе. Рабочие склонились над столом, смотрели и кивали головой.

Журка не понимал, с чем они соглашаются. И только еще раз взглянув на рисунок, догадался: Колька своим удачным рисунком сам себя выдал. Так правильно и хорошо неспособный не нарисует.

- А теперь смотрите, - строго сказал Георгий Фадеевкч и кивнул Сене Огаркову.

Тот поднялся, достал завернутые в газету кондуктор, медную шину, сверло, развернул и принялся объяснять и показывать, каким образом, при каких обстоятельствах может получиться перекос. И оттого, что это разбирал Сеня Огарков, почти их сверстник, объяснения звучали особенно убедительно.