- Не загибай подковы, старик. Я не лошадь, "Говори,-подсказала Ганна.-Выскажи все, что думаешь". А Журка еще ничего не думал. Он произносил те слова, которые она, по мнению его, сказала бы.

- А кто же для нас делать будет? Какое право мы имеем на готовенькое? Веселая жизнь! Это значит, что кто-то для нас.

- А ты хочешь, чтобы мы для кого-то?

- Нет, ты мне ответь, что такое веселая жизнь?

- А ты мне скажи, в чем смысл нашей работы?

"Скажи, объясни. Не уходи от ответа", - подсказала Ганна.

- А что, скажу. Почувствовать руки. Дело в руках.

Знаешь, как здорово, когда деталь теплеет, будто оживает. А потом ты видишь свою гаечку на вещах, на приборах, которыми пользуются люди.

- Ах, ах! И люди встречают тебя с оркестром! Да им плевать на твои гаечки. Есть знаки - покупают вещь, нет знаков - не покупают. Ты ишачь, а они покупать будут.

"Не соглашайся!"-возмутилась Ганна.

- Значит, в тылу сидеть? - спросил Журка. - Представь, была бы война. Отцы на фронтах, а мы, значит, в тылу, веселую жизнь ведем?!

- Сравнил! Отцы! Понахватался, токарь-пекарь.

Идейным стал! - и Колька выругался грязно и витиевато,

Боб и Мишель заржали. Журка замолк, потрясенный цинизмом. Первое желание было трахнуть сверху по Колькиной круглой башке.

"Не принижайся, не ложись со свиньей в одну лужу, сам свиньей будешь", - посоветовала Ганна.

- А я ведь думал, что ты своего отца хоть немного уважаешь. А ты, оказывается, вон как.

- Что отца? - Колька смутился. - Я вообще. Воевали, ордена получали. А что имеют? Такие же работяги, как и все, как и мы, если хочешь. В грязи, в масле, в окалине, с окладом в сотню рублей. Что твой отец имеет?

Одни неприятности.

- Отца не тронь. У него шестнадцать наград.

- Так я ж и говорю. Неужели весь смысл, вся философия..,

"Врежь. Защити",-повелела Ганна.

- Тоже мне-философ! Это ж рабочий класс. От его рук зависит наше будущее. Он и при коммунизме будет. Он как вечное дерево...

- Брось!-оборвал Колька.-Ты ж не свои слова говоришь, А что ты? Лично ты? Так.., нечто. - Колька сделал жест, который действительно ничего не означал, но был смешон. Мишель и Боб опять заржали.

Журка обиделся.

- А ты "на кому"! - крикнул он. - Кто больше заплатит. Значит, продажная шкура! Это философия предателя. Вот она, твоя философия!

Колька округлил глаза и рванулся к нему. Парни повисли на его плечах. Все равно быть бы драке, потому что Журка уже занес кулак над Колькиной круглой башкой. Но тут раздался дребезжащий голос:

- Молодые люди, не омрачайте отдых трудящихся.

Где дружинники? Позовите дружинников.

Журка не видел того, кто произнес эти слова, но они моментально охладили его. Вновь за своей спиной он почувствовал присутствие Ганны.

"Ну зачем так? Разве этим докажешь? Только станешь таким же, как и они".

"Спасибо", - мысленно поблагодарил Журка и, повернувшись, стараясь стать маленьким и незаметным, поспешил прочь от Кольки и его дружков.

Теплоход подходил к Петродворцу. Слышалась музыка. Виднелись толпы людей в аллеях. Сверкали фонтаны. Серебряные струи переливались радугой.

Журку ничто не интересовало. Сойдя с теплохода, он тут же прошел в кассу и купил обратный билет.

* * *

Песляк не успокоился. Неожиданный поворот собрания еще больше разжег его, вынудил действовать энергичнее. Теперь уже в прямом смысле ему необходимо было спасать свой авторитет. Стрелков являлся тем оселком, на котором проверялось отношение коммунистов к парткому и к секретарю парткома. Так считал сам Песляк. Он был убежден, что Стрелкова напрасно сделали воспитателем молодых рабочих. В запале он уже не замечал в Стрелкове хороших качеств. Песляк понимал, что нужно что-то предпринять, как-то выйти из этого неловкого положения, в которое он, сам того не желая, себя поставил.

Собрание в цехе натолкнуло его на одну мысль. Но для этого надо было посоветоваться с райкомом.

И Песляк отправился в райком.

У здания районного комитета Песляка окликнули.

Секретарь райкома Полянцев стоял у машины и махал ему рукой.

- По грибы не хочешь? - спросил он, когда Песляк подошел к машине. Если свободен - поехали.

В машине сидели две женщины, седоволосая и совсем юная.

- Знакомься: жена и дочка.

Женщины начали было сдвигаться, но Полянцев предложил:

- Садись-ка, Прокопий Васильевич, с водителем.

Просторнее будет.

Всю дорогу Полянцев рассказывал об удачливых грибных находках, о вкусных грибных блюдах, о всяких происшествиях именно в тех лесах, куда они сейчас едут и где ему, Полянцеву, пришлось воевать.

"Волга" остановилась на Лужском шоссе. Женщины начали переодеваться. Шофер занялся мотором. Полянцев сменил ботинки на кирзовые сапоги, сохранившиеся еще от армии, предложил резиновые Песляку. Песляк отказался.

Они сошли с дороги, перешли редкий кустарник и очутились на мшистой поляне, покрытой торфяными кочками, похожими на огромных рассерженных ежей. Меж кочками поблескивала вода. Приходилось прыгать с островка на островок. Кочки подрагивали и покачивались, как округлые льдины, особенно под тяжестью Песляка, идущего первым. Несмотря на свою грузность, он двигался довольно ловко и лишь покрякивал да шумно дышал, слегка приседая на дрожащей кочке и отталкиваясь от нее. Он первым заметил бруснику и указал на нее женщинам. Сам же, тяжело согнувшись, начал собирать ягоды полной горстью. Лицо у него сделалось брусничного цвета, а маленькие глазки азартно заблестели.

- Хорошо, хорошо, - одобрительно приговаривал он и кивал Полянцеву тяжелой головой.

Так, то останавливаясь, то прыгая с кочки на кочку, они и добрались до леса. Здесь было совсем тихо. Полумрак. Пахло прелым листом, сыростью и сосной. Грибов не было. Только виднелась изрытая местами земля, сбитые поганки да густые колонии мухоморов.

- Кто-то успел раньше нас,-сказал Полянцев.- Пожалуй, ограничимся брусникой.

Они прошли лесок и вновь очутились на болотистой поляне. Женщины отправились по бруснику. А мужчины сели на сваленную ветром полусгнившую сосну на самой опушке.

- Ты зачем шел-то? - спросил Полянцев, когда они остались одни. - Не по грибы же, наверное?

Песляк переставил ноги - в ботинках чавкнула вода, - помедлил, пытаясь вернуть боевое настроение.

- Да тут начинание одно задумали... Движение...

или как по-другому назвать, борьбу за моральную чистоту рабочего человека. - И он принялся рассказывать о смысле задуманного им начинания, стараясь придать словам видимость большого дела. По мере того как он говорил, к нему возвращалась боевитость и вместе с тем усиливалась вера в задуманное.

- Надо не затягивать. У нас уже все подготовлено.

И народ. И примеры... А для молодежи это вот как необходимо, для ее воспитания,-закончил он, абсолютно уверенный, что Полянцев поддержит его и санкционирует это начинание.

Полянцев молчал, крутя в руках сухую ветку, и о чем-то думал, как видно, своем, далеком от разговора.

- Когда я после войны вернулся на завод, - заговорил он, - знаешь, что мне бросилось в глаза? Прямо-таки резануло, как вспышка. Знаешь что? Новые качества появились у молодежи: высокая культура, образованность, тяга к учебе, овладению вершинами производства. В паше время мало кто понимал в технике, не потому, что не стремился понять, а потому, что образования не хватало. В наше время больше овладевали ремеслом, профессией в узком понимании этого слова. Был у нас Петро Ефимыч, чертежи с листа читал, тончайшей шлифовкой и монтажом владел, так что его чуть не профессором считали. А теперь таких Ефимычей десятки в каждом цехе. И никто на них не дивится, как на заморское чудо, никто не смотрит с завистью, потому что многие знают: поднажми, подучись, и сам таким же станешь. Теперь то, над чем мы, бывало, неделями бились, для молодых не проблема. Ты посмотри, как растут "рацки". И это еще не предел. Далеко не предел. Если каждого сейчас расшевелить-рационализация бурной рекой потечет. Ты спросишь, а недостатки? Разве их нет?