– Это мысль! – поднял палец Антон.

Не мог он объяснить жене, что в данный момент он ощущал восхитительную общность со всем мужским родом, со всеми униженными и оскорбленными, несмотря на выдающиеся личные и деловые качества, мужьями. Не поймет, плебейка!

Наверное, поэтому простые мужички часто прибегают к рукоприкладству. Других способов донести свою точку зрения до таких вот Анек не существует. А вот он так не может. Демократичен и политкорректен он до отвращения. Когда отвращение достигло пика, он снова привалился к фаянсовому другу.

А чего стыдиться?! Стыдиться нечего. Все драматурги пили водку. Он и сам не заметил, как произвел себя в драматурги. А почему бы и нет?! Пить он уже начал, пьесу его не сегодня-завтра поставят. Вот так!

– Сволочь! – супруга хлопнула дверцей. – Сейчас соседи выйдут – посмотрят на тебя. Финансовый директор хренов.

– Я заместитель! – запротестовал Антон, которого сейчас очень огорчала любая неточность в отношении собственной персоны.

– Скажешь: сыну на операцию. Неужели так и будем смотреть, как он умирает? Ты этого хочешь? Этого хочешь, да?

В какой-то момент ей показалось, что сейчас Антон скажет: "Да, хочу!".

Что-то мелькнуло такое в его нетрезвых глазах. Может быть, поэтому Анька замолчала и ушла в комнату. Летят утки, летят утки и два гуся. Гусь, впрочем, один. И никуда он не летит! Крылья связаны.

Наконец он нашел силы подняться и пошел чистить зубы в ванную. Сунул голову под холодный душ, и это его, в самом деле, взбодрило.

А когда он лег в постель, спать и совсем расхотелось. В бок упирался острый Анькин локоть. Он резко схватил жену и притянул ее к себе. Она посмотрела на него ничего не понимающими глазами. "Клуша", – подумал он.

– Ты чего, с ума сошел?

Антон с силой опрокинул ее на спину и стиснул белеющую в темноте грудь. Анька вскрикнула.

– Отпусти, дурак, мне же больно. Взбесился ты, что ли?

– Не ори, ребенка разбудишь.

Его рука скользнула вниз под ночную рубашку. Сонная Анька вяло сопротивлялась, бормоча что-то про "завтра рано на работу, давай спать".

Антон ее не слушал. То медленно, то внезапно ускоряясь, он пыхтя двигался над распростертым телом жены, сдавливая ей грудь покрывшимися потом ладонями и дыша на нее перегаром. Наконец, издав хриплый стон, он откинулся на спину и отодвинулся к самому краю постели. Вскоре он уснул. Во сне к нему пришла голая Рита и начала заливисто смеяться, совсем как тогда, в тот раз, когда Антон объяснялся ей в любви. Он закричал и бросился бежать, но смех преследовал его повсюду, не давая скрыться и передохнуть. Потом он вдруг оказался в трамвайном парке, среди многочисленных вагонов.

– Я американка, – весело подмигнув, представился один.

– А я брешь, – скорчив мину, признался другой.

– Брешешь! – отреагировал Антон и расхохотался так заливисто, так молодецки, что парк и трамваи-оборотни исчезли в один момент.

Наутро, перед тем как сбежать на работу, Антон с какой-то нелепой бравадой вспоминал прошедший день. Во как! И напился, и женой овладел чисто по-мужски, безо всяких сопливых прелюдий. И засуньте свою камасутру сами знаете куда!

А голова пылает и кружится, как у того мальчика на некрасовской фабрике. Когда Антон читал этот стишок в школе, то искренне недоумевал, почему несчастный мальчик не сбежит, послав подальше колесо и мастера? Как сам Антон с приятелями-лоботрясами сбегал с географии или с физ-ры.

Никто же мальчика цепями не приковывал. Во всяком случае господин Некрасов ничего такого не сообщал. Еще Антон представлял себе почему-то, как поэт стоит рядом с этим мальчиком и наблюдает за его каторжным трудом, чтобы все, значится, в деталях и красочно изобразить. Может, даже на стульчике сидит и на коленях держит тетрадочку. И плачет, как поручик Ржевский в анекдоте про маленькую девочку, которая за пять копеек готова была на все.

Такие несвоевременные по тем, советским еще, временам мыслишки закрадывались в его голову, но Антон ими не делился – чувствовал, что не доросла до них еще широкая публика. Сейчас-то он понимал, как нельзя лучше, что быть привязанным-то не обязательно! Бывают такие оковы, которых вроде и не видно, но держат они лучше, чем самые крепкие цепи из закаленной стали.

И кстати, о птичках… То есть о "колесах". Был ведь уже эпизодик в его недолгой и скудной биографии. Вспоминать о нем Антон не любил, но, с другой стороны, именно с ним, с неприятным этим эпизодом были связаны самые интимные его, в том, что касалось Риты, воспоминания.

Он тогда уже свыкся с тем, что Маргарита не обращает на него внимания и вспоминает только тогда, когда надо сходить за выпивкой или проводить после вечеринки какую-нибудь Ритину непривлекательную подругу (красивых приятельниц в Ритином ближайшем окружении не было – Антон подозревал, что не случайно).

Неудачливый поклонник засыпал и просыпался с образом Маргариты Луцкой перед глазами. По вечерам он представлял себе, как они с Риткой едут отдыхать за границу и Рита потрясена его щедростью и обаянием или как он страшно заболел, а Ритка приходит навестить и потрясена его мужеством перед лицом смерти…

Эти истории обрастали подробностями, усложнялись, а в финале он непременно сливался с Ритой в экстазе. Жили они долго и счастливо. И всегда кончали одновременно.

Антон привык жить в мире призраков. Соседи по коммунальной квартире орали, что он "ходит вечно как пьяный" и забывает гасить свет "в местах общего пользования".

Раздвоенность, привычка скрывать свои мысли и чувства стала его второй натурой.

Он проводил время с приятелями, которых ненавидел и которые об этом даже не догадывались… Он страдал от отсутствия денег, но порой ему доставляло какое-то извращенное удовольствие пить за счет друзей, которых он в грош не ставит, а они об этом и не догадываются. Иногда ему казалось, что Игорь не может не почувствовать его злости, но тот ничего не замечал.

Но совсем невыносимо стало после того, как Маргарита вернулась из Франции. Она привезла с собой какой-то новый запах, сводивший Антона с ума. Ему казалось, что так пахнет заграница, где он никогда, в отличие от обеспеченного сына чиновных родителей Игоря и спортсмена Витьки, не был…

– А знаешь, почему у нас на метрострое, когда чего-нибудь такое тяжелое вниз в ствол бросают, кричат не "берегись", как все простые, не связанные с подземкой граждане, а кричат "алё"! Не задумывался никогда?

Метрополитеновский смотрел лукаво.

Он был какой-то взъерошенный… и совершеннейшим образом напоминал улыбчивого артиста Калягина из ранних киношных его работ, где был он еще молодой, толстый и по-доброму более веселый, чем грустный. Грусть – она ведь с возрастом приходит.

Веселья убавляется в человеке, а грусти прибавляется.

– Ну и почему? – спросил Антон.

– А потому, дружок, – обрадованный тем, что заинтересовал-таки Антона, быстро-быстро заговорил Метрополитеновский, – а потому что слово "алё" в русском языке появилась путем калькирования с английского "хеллоу". – Метрополитеновский с хитрой многозначительной улыбкой поглядел на Антона. – Понимаешь теперь?..

– Нет, не понимаю! – пожал плечами Антон.

– Ну как же ты не понимаешь?! – возмутился Метрополитеновский. – А ты подумай, а ты подумай, от какого слова произошло английское "хеллоу"?

– Ну?

– Баранки гну! – раздраженно передразнил Метрополитеновский. – Ясное дело, от слова ХЕЛЛ, что п- ихнему АД означает, теперь понял?

Вошел Пекарь.

– Этому еще к папаше его надо съездить, – кивнул Пекарь на Антона, – до того как ему кердык делать, надо ему к папаше…

– Ну так и отпусти его, – сказал Метрополитеновский, – пусть съездит, про папашу своего единоутробного всю правду-матку разузнает, а то ведь как это без отца всю жизнь прожить, это непорядок!