В тесном пространстве внутреннего дворика, образованного высокими металлическими стеллажами, заставленными какими-то ящиками, Олег бился на ножах. Его противник, миниатюрный подвижный юркий немец прекрасно владел этим видом оружия. Автомат Олега был отброшен, на рукаве – большое красное пятно. Я попытался взять фрица на мушку, но Олег постоянно закрывал его своим телом. Пришлось огибать всю эту хренатень, чтобы выйти противнику в тыл. Но когда я подоспел, Олег уже отирал лезвие финки. Враг, как пишут в газетах, был обезврежен, а лицо нашего интеллектуала выражало такую свирепую ненависть, что я расхохотался.

– Ну и видок у тебя! Жаль, зритель тебя таким не увидит!

– Да иди ты! – огрызнулся он, зажимая окровавленный рукав. – Помоги лучше.

Я осмотрел рану. Вроде, ничего страшного, нож прошел по касательной.

– Это как же он тебя зацепил?

– Сзади налетел. На шею прыгнул, – нехотя буркнул Сташевич. – Вон оттуда, – он указал глазами на верхний ряд ящиков.

– Ясно. А ты не успел среагировать? – ехидничал я, накладывая жгут.

– Не успел бы, лежал бы с перерезанным горлом, – буркнул Олежка. – А где Чиж?

– Бороздит морские просторы. Пойдем, ему, может, тоже помощь нужна.

Мы подошли как раз в тот момент, когда Чиж, сжимая зубами нож, выбирался на причал. Вода ручьями стекала с одежды.

– Порядок, – выдохнул он.

– А где труп?

– Да вон, внизу. Я его у поручней закрепил.

– Как водичка?

– Нормуль. Выше нуля. Градусов на пятнадцать. Я посмотрел на циферблат.

– Время окончания операции – четыре часа пятьдесят шесть минут. По-моему, мы молодцы.

– А то! – стуча зубами, отозвался Чиж.

Мы вернулись в штаб. Кислицын крепко жал руки и любил нас как родных. Оказалось, что шестого немца убили свои же. Вот падаль! Пока я писал рапорт, пока Олегу оказывали медицинскую помощь, а Чижа отогревали чаем с водкой, пока Кислицын связывался с нашим начальством, прошло еще два часа. Нам было предписано двигаться прежним курсом, то есть в Первопрестольную, дабы доложиться по всей форме, а потом… Потом каждому был обещан пятидневный отпуск! Вот оно, счастье!

Кислицын позаботился, чтобы мы попали на первый же поезд, и, едва мы оказались в купе, Чиж соорудил закусь, я извлек из вещмешка бутылку водки, подаренную Кисли-циным, и процитировал классика, коим несомненно станет когда-нибудь Олежка Сташевич:

– Сейчас по сто пятьдесят и спать до Москвы. Возражения есть?

Возражений не было.

Огни фонарей вдоль железной дороги, проложенной у подножия тирольских холмов, освещали небольшой австрийский городок, засыпанный снегом, словно убранный в сказочные белые одежды.

Нарядные витрины магазинов, веселые люди, их улыбки, яркие наряды, венки хвои над окнами аккуратных двух-, трехэтажных домов – все напоминало о только что прошедшем Рождестве и о том, что завтра наступит новый, 1938 год.

Курт Домбровски поднимался по склону холма, с удовольствием прислушиваясь к хрусту снега под лыжными ботинками, радуясь возможности побыть одному, без снующих под ногами детей, их вздорных мамаш и надменных папаш. Он глубоко вдыхал крепкий, морозный воздух, легкий, как взбитые сливки. Утром выпал снег, потом изрядно подморозило, и сейчас склоны были девственно чисты. Словно крупное сильное животное отряхнулось от бесконечного множества надоедливых насекомых и улеглось на отдых. Курт остановился, чтобы насладиться одиночеством и тишиной. И тут за спиной послышалось чье-то прерывистое дыхание. Курт обернулся.

Его пыталась нагнать темноволосая девушка в бело-голубом лыжном костюме. «Это она!» – удивляясь удаче, думал Курт, отвечая на ее улыбку вежливым наклоном головы.

– Добрый вечер! – тут же заговорила девушка, и он отметил, что говорит она с весьма резким акцентом и что у нее глубокий, очень красивого тембра голос.

– Добрый вечер, фрейлейн, – учтиво, но весьма сдержанно ответил он.

– Извините, что побеспокоила, – она вспыхнула, решив, что пришлась некстати, – но я видела вас утром в нашей гостинице… Я заблудилась! Каталась, каталась, перебиралась со склона на склон и… вот. Не подскажете, как мне вернуться назад?

– Разумеется.

Используя лыжную палку в качестве карандаша, он начертил на снегу путь к гостинице.

– Спасибо! – снова улыбнулась девушка. Матово-белые зубы чуть блеснули ровным жемчужным

рядом.

– Вы приехали сегодня утром? – спросил Курт.

– Да! Представьте, сегодня утром в Вене шел дождь! А здесь такая рождественская сказка! Настоящая зима!

Он рассмотрел ее как следует. Стройная, с великолепной осанкой, тонкими чертами лица, большими светло-карими глазами и коротко подстриженными вьющимися каштановыми волосами.

– Вы надолго? – скупо улыбнулся он в ответ.

– Нет, неделя, не больше. Каникулы, – объяснила она и тряхнула каштановой гривкой. – А вы инструктор? Учите кататься на лыжах?

– Да, – кивнул Курт.

– Я видела вас днем на западном склоне. Вы очень красиво спускались. И дети вьются вокруг вас как мотыльки.

– Да. И мне редко удается побыть одному.

Она ужасно смутилась, покраснела до корней волос и быстро проговорила:

– Спасибо за помощь. Извините, что помешала.

– Что вы! Ничуть. Хотите, спустимся вместе? – галантно предложил он.

– Нет, нет, благодарю. Тем более, что с непривычки устала. Еще раз спасибо и извините.

Он смотрел ей вслед. Она плохо стояла на лыжах. Следовало бы проводить. Но. еще не время.

Вера остановилась возле отеля, стараясь отогнать неприятное впечатление от встречи на горе. «Мужлан, деревенщина! – подумала она об инструкторе и тряхнула головой. – Забудь!» – приказала она себе и переступила порог.

Обеденный зал маленького отеля встретил ее яркими лампами, венками из сосновых ветвей и остролиста, дразнящим запахом выпечки. Она осмотрелась. В ярком свете ламп зал выглядел иначе, нежели в утреннем полумраке. Она рассмотрела забранные в дубовые панели стены, увешанные литографиями, кожаные кресла, массивную мебель красного дерева. Поражала удивительная, ослепительная, почти осязаемая чистота.

Хозяйка отеля, фрау Фигельман, шла навстречу с огромной хрустальной чашей для пунша. Ее широкое, раскрасневшееся лицо, мгновением раньше такое сосредоточенное, раскрылось в улыбке, как только она увидела

Веру.

– Добрый вечер, фрейлейн! Как покатались? – она установила чашу на ближайшем столе, с удовольствием разглядывая девушку.

– Спасибо, отлично!

– Хочу спросить, если позволите, – немного замялась фрау Фигельман. – Вы русская? У вас русское имя.

– Да. По происхождению. Мои родители покинули Россию во время революции. А это имеет какое-то значение? – Вера с вызовом взглянула на хозяйку.

– Нет, что вы, что вы! – женщина замахала короткими полными ручками. – Я вам так сочувствую, деточка! Потерять Родину. Надеюсь, вы не очень устали? Сегодня у нас маленькая вечеринка. С танцами и множеством кавалеров. Вам нужно успеть отдохнуть!

– Когда начало вечера?

– Через пару часов.

– Что ж, я вполне успею и отдохнуть, и привести себя в порядок.

– Вот и отлично! А то парней у нас много, а девушек недобор. А в танцах нужны пары!

– С удовольствием составлю пару, если меня научат вашим танцам.

– О! Это не проблема. Молодые люди знают все танцы. Они вас научат! Но предупреждаю, – с лукавой улыбкой добавила фрау Фигельман, – остерегайтесь моего сына, Генриха. Уж как он любит девушек, просто ужас! – она хохотнула, подхватила чашу и скрылась за кухонной дверью.

Вера невольно рассмеялась ей вслед, с удовольствием вдохнула аромат пряностей и растопленного масла, идущий с кухни. Радостное предвкушение праздника снова вернулось к ней. Она быстро, перепрыгивая через ступеньки, поднялась на второй этаж, напевая что-то под нос.

Поначалу праздник не ладился. Люди постарше жались по углам, молодежь собиралась в группы. Крупные румяные девушки, нарядившись по-праздничному в широкие клетчатые юбки, легкие блузки, которые открывали широкие плечи и сильные, загорелые руки, чувствовали себя не в своей тарелке, шушукались, прыская в кулак. Аккордеонист попытался расшевелить публику, сыграв пару мелодий, но желающих танцевать пока не нашлось, и он махнул рукой, тем более, что огромная чаша с пуншем заняла законное место на столе, стаканы наполнялись, и каждый отдавал должное крепкому, пряному, пахучему напитку.