Анн направился было к коню, когда его остановило одно воспоминание. Его глазам вновь предстала пасхальная служба, окончившаяся всего два часа назад, но уже такая далекая. Он стоял как раз за молодой женщиной, своей супругой, когда та взяла благословенный хлеб с праздничного стола. Если бы Альенора на самом деле была посланницей дьявола, то простое прикосновение к освященному хлебу обратило бы ее в дым.

Теодора… Много раз Анн повторил про себя это имя – и вдруг что-то случилось. Он начал куда-то падать – падать стремительно, бесконечно. Он даже не знал, чудесно это или ужасно. Знал только, что падает, и открытия следовали одно за другим.

Конечно, Теодора от Бога, а не от дьявола, ведь само имя «Теодора» по-гречески означает «дар Божий». И если Бог решил послать ее к нему, то просто потому, что она – женщина, которую он любит!

Он любит Теодору, всегда любил… Влюбился в нее с того самого мига, как узнал о ее существовании, когда прадед впервые произнес это имя в алхимической лаборатории. Анн любил ее так сильно, как только может любить человеческое существо! Именно любовь к Теодоре обожгла его той ночью, когда он различил ее голос в хоре волков, завывающих в темноте.

Да, Анн любил Теодору и всегда любил только ее. Вопреки тому, что он сам считал, ни минуты он не был влюблен в Альенору д'Утремер, Альенору Заморскую. Познакомившись с этой дамой, Анн испытал лишь смутную симпатию. А интересоваться ею начал лишь в тот день, когда предположил, что она может оказаться Теодорой. Если она так заворожила его в ту ночь Страстной пятницы на стене замка, то лишь потому, что он тогда уже был уверен: зимняя гостья Куссона и есть «волчья дама».

Оставалось самое трудное, самое страшное: теперь, когда он знает все, ему предстоит приблизиться к ней. Анн сделал шаг, потом другой, и невыносимое волнение охватило его с новой силой. Во рту и горле пересохло, в висках бешено застучало, ноги подгибались. Ему показалось, что он опять в своей комнате, на самом верху Юговой башни. И снова слышит волчий вой…

Головокружение! Оно охватило его целиком и ужасало тем больше, что требовалось не сопротивляться, но уступить ему. Сам Бог разрешает, более того, повелевает поступить таким образом! И Анн очутился перед своей Теодорой, сам не зная как.

Начал:

– Вы были правы… Я понял, что…

– Что любите меня? Я и сама это знаю, иначе зачем бы вернулась к вам на землю?.. С тех пор, как моя песнь звучит в лесах, люди находят ее бесстыдной, нечистой, похабной. Вы первый, кто слушал ее с любовью.

– Теодора!

– Да, я – Теодора, вы не ошиблись. А теперь говорите мне о своей любви. Повторяйте за мной: «Теодора, любимая!»

– Я никогда не осмелюсь…

– Надо покориться воле Божией. Если это может вам помочь, закройте глаза, как делали недавно.

Анн зажмурился. Он считал, что не сможет, но смог.

– Теодора, любимая…

Его качнуло, он потерял равновесие и схватил ее в объятия, сам того не желая.

Она осторожно высвободилась.

– Пора уходить. Не к месту доказательства любви там, где страдал наш Господь…

Она направилась к Безотрадному, который пасся неподалеку, и села в седло как прежде, по-дамски. Он двинулся следом, и вот так, молча, не глядя друг на друга, Анн Иерусалимский и Теодора де Куссон спустились с Масличной горы.

Через три дня они вернулись в Яффу. В гавани стоял готовый к отплытию в христианские страны корабль. Он назывался «Спирито Санто» – «Святой Дух» – и направлялся в свой порт приписки, в Венецию. Анн колебался: сесть на него или дожидаться судна, идущего в Марсель? Он склонялся ко второму решению – отчасти из желания вновь повстречать «Надежду» и ее капитана. Однако вскоре Анн выяснил, что из-за прихоти ветров можно прождать много недель, так и не увидев ни одного французского судна. Вдобавок, название венецианского корабля само по себе звучало как приглашение: Святой Дух не может обмануть…

На «Спирито Санто» все было устроено так же, как и на «Надежде». На корме – капитанская каюта, на носу – укрытие для женщин. К тайному разочарованию Анна, на борту оказалась еще одна женщина-паломница, разделившая это помещение с Теодорой. Так что проводить ночи с женой, как он надеялся, ему было невозможно.

Впрочем, его супругу это, казалось, ничуть не раздосадовало. А когда Анн стал удивлялся и даже раздражаться на это обстоятельство, Теодора попросила его проявить терпение и довериться ей.

Во время плавания они мало говорили между собой. Она неоднократно поправляла его, когда он обращался к ней «сударыня», и заставляла называть себя Теодорой, к чему он, в конце концов, привык. Кроме того, к своему величайшему счастью, Анн заметил, что с каждым днем к Теодоре возвращается ее былая красота. Она расцветала, блистала, она становилась еще краше, чем была в Куссоне…

Разумеется, все дни Анн проводил в грезах. Он никак не мог надивиться превратностям судьбы и неизмеримым тайнам божественного промысла. Он уходил уничтоженным, отчаявшимся, а возвращается Анном Иерусалимским, супругом Теодоры де Куссон!

Порой ему случалось вспоминать об Альеноре Заморской. Но эта дама пропала, а вместе с нею исчезла и огромная рана, которую нанесло ему ее предательство. И более того, не было никогда никакой Альеноры. Она была лишь видимостью, оболочкой, которую использовала Теодора, чтобы добиться своего.

Анн женат на Теодоре!.. Порой его охватывало сочувствие к прочим мужчинам, которым дано познать лишь обыкновенных женщин, к капитану, например, самодовольному толстяку, бахвалившемуся своими похождениями в Венеции. Что бы они все подумали, если бы узнали, что его супруга – существо не от мира сего, существо фантастическое, волшебное?

Для Анна возвращение в Европу стало возвращением к жизни. Он чувствовал, как его переполняет энергия, ликовал. Его беспокоило только одно: что произойдет, когда они с Теодорой станут мужем и женой на самом деле? Задумываясь над этим, он сам себе казался морем, расстилавшимся перед его глазами, клокочущим океаном желания. Разумеется, такое не слишком его успокаивало.

Анн и Теодора высадились в Венеции майским утром. Какого числа? Они не хотели этого знать. Заметив в городе активные военные приготовления, они предпочли сразу же пуститься в дорогу.

Сперва им попадались солдаты, потом потянулись сожженные дома, и, наконец, они увидели трупы: в краю шла война. Путники ускорили шаг и остановились только ночью, в недавно разрушенном доме, который совершенно очевидно пострадал в ходе боевых действий.

Со времени откровения на Масличной горе Анн впервые лежал рядом с Теодорой. Его сердце неистово колотилось, тем более что где-то вдалеке затянули свою ночную песнь волки. Его жена легла и приготовилась ко сну, внешне безразличная.

Анн решился заговорить с ней. Хоть он и боялся этого мига больше всего на свете, но слишком его желал, чтобы промолчать. Он грезил о Теодоре с тех самых пор, как Франсуа открыл ему ее существование, с того Богоявления, с четырнадцати лет.

– Теодора!

– Да, любимый…

У Анна перехватило горло: впервые она назвала его так! Он онемел надолго, в то время как она вопросительно на него смотрела.

Наконец, ему удалось продолжить:

– Теодора, долго мы еще будем ждать? Уже больше двух лет я желаю вас, жажду!

Она приподнялась на локте – восхитительная, светлоглазая, с влекущими губами. Ее белокурые волосы, перевитые темными прядями, вновь стали гладкими и красивыми.

– А я – больше двухсот лет. Спите, возлюбленный мой. Когда час придет, от долгого ожидания он будет только прекраснее…

Через двенадцать дней они вышли на берег прелестного озера, окруженного холмами, которые отражались в его чистых водах. Склоны покрывала буйная растительность, дарившая человеку все краски и запахи конца весны. Картина оставляла впечатление богатства, мира и довольства.