Заметим: Гитлер на переговорах с Молотовым в конечном счете заявил, что «Финляндия — область интересов России», Германия же «только против войны»,[700] хотя, по воспоминаниям Риббентропа об этой встрече, «фюрер не хотел отдавать Финляндию» и «просил Молотова в этом вопросе пойти ему навстречу».[701] К тому же Риббентроп, участвовавший в переговорах, в последующих беседах с Молотовым стремился сгладить возникшее обострение в связи со вспышкой, проявленной Гитлером. Он так резюмировал происшедший обмен мнениями: «Фактически не было вообще никаких причин для того, чтобы делать проблему из финского вопроса. Возможно, здесь имело место лишь недопонимание друг друга. Все стратегические требования России были удовлетворены ее мирным договором с Финляндией».[702]
В телеграмме, направленной Сталину из Берлина 14 ноября, Молотов заключил, что беседы с Гитлером «не дали желательных результатов».[703] Действительно, тревоживший советское руководство вопрос о сосредоточении немецких войск в Северной Финляндии оставался таким же острым, каким он был и до переговоров.
С другой стороны, в Германии также сделали соответствующие выводы из прошедших переговоров. Начальник генштаба сухопутных войск Ф. Гальдер записал тогда в своем дневнике, что «переговоры с Молотовым позволили сделать нашу оценку общей обстановки более ясной». В этом утверждении он опирался на слова фюрера, который заявил в узком кругу своих генералов: «Россия не в состоянии навязать нам свою волю, однако использует любую возможность, чтобы ослабить наши позиции».[704] Таким образом, Германия не собиралась сворачивать с избранного ею пути подготовки войны против СССР, и то, насколько лицемерен был Гитлер в ходе состоявшихся с Молотовым бесед, стало впоследствии хорошо известно. 12 ноября, в день прибытия Молотова в Берлин, Гитлер отдал директиву, известную в истории под номером 18, в которой говорилось, что «независимо от результатов этих переговоров следует, в соответствии с отданным уже устным приказом, продолжать подготовку операции на Востоке…»[705]
В целом итогами визита не обольщались и в Москве. Уже вечером 15 ноября, докладывая подробно о результатах поездки в Германию на заседании Политбюро ЦК ВКП(б), Молотов сделал совершенно определенный вывод: «…Встречи с Гитлером и Риббентропом ни к чему не привели… Покидая фашистскую Германию, все мы, члены советской делегации, были убеждены… встреча являлась лишь показной демонстрацией… Общей для всех членов делегации являлась также уверенность в том, что неизбежность агрессии Германии неимоверно возросла, причем в недалеком будущем». Сталин при этом был вынужден обратить внимание на то, что прежние договорные соглашения с Берлином фактически уже не действуют. «Мы, — сказал он, — не можем договор рассматривать основой надежной безопасности для нас. Гарантией создания прочного мира является укрепление наших вооруженных сил».[706] Таким образом, становилось очевидно, что события вступали в новую стадию своего развития.
Действительно, именно тогда была взята за основу составленная еще в сентябре 1940 г. записка наркома обороны и начальника Генерального штаба «О соображениях по развертыванию вооруженных сил Красной Армии на случай войны с Финляндией». Об этом можно было судить по тому, что 25 ноября 1940 г. высшее советское военное руководство направило директиву командующему войсками Ленинградского военного округа о том, какие действия части округа должны будут предпринять «в условиях войны СССР только против Финляндии».[707]
Иными словами, в Советском Союзе в новых условиях переходили к более обстоятельному военному планированию боевых операций непосредственно против вооруженных сил Финляндии. При этом в директиве подчеркивалось, что «не исключена возможность усиления» финской армии «войсками ее возможных союзников», и четко определялось, что помощь финской армии может прийти только с территории Швеции, Норвегии и, естественно, из Германии. Таким образом присутствие немецких частей в Скандинавии уже, бесспорно, учитывалось. Более того, в документе указывалось, что «не исключена возможность в первые дни войны активных действий» финских войск «с целью создания угрозы Ленинграду путем выхода к Ладожскому озеру и захвата Выборга».[708] Эта констатация также свидетельствовала о том, что в Москве весьма серьезно оценивали тогда возросший военный потенциал финской армии.
Что же касалось самой операции, то, по сравнению с упоминавшейся прежде «запиской» наркома обороны и начальника Генерального штаба, данная директива была не вполне ясной. В ней повторялось то, что боевые действия на территории Финляндии будут осуществляться силами двух фронтов. Однако одновременно все указания почему-то относились исключительно только к Северо-Западному фронту, где практически оставалось неизменным число готовящихся к наступлению войск, а уточнялись лишь сроки проведения данной операции и более четко определялись задачи ее проведения. Но относительно действий Северного фронта здесь ничего конкретного не было.[709]
Какой вывод из этого можно было сделать? Очевидно, что Северный фронт должен был вести боевые действия против немецких войск, которые уже частично разместились в финской Лапландии. При таком развитии событий, несомненно, советское командование не могло еще четко определить, какое количество войск следовало выделить для этой операции. Таким образом, директива от 25 ноября показывает, что план ведения боевых действий распространялся не на всю финскую территорию и касался при этом операций «только против Финляндии». Дальнейшее же военное планирование на этом направлении предполагалось продолжить, что и было сказано в самом документе.[710]
В целом можно понять, что визит Молотова в Берлин фактически подтвердил мнение советского руководства в отношении того, что Финляндия будет, несомненно, союзником Третьего рейха в случае войны между СССР и Германией. Сам факт начавшегося последующего советского планирования боевых действий на северо-западном направлении становился убедительным свидетельством того, к каким выводам пришло советское руководство.
В самой же Финляндии продолжали внимательно следить за ходом развивавшихся событий военно-политического характера. Прежде всего Хельсинки пытались выяснить, в какой мере переговоры Молотова с Гитлером затрагивали Финляндию. Однако ясной информацией об итогах этого визита финское руководство не располагало. Финским дипломатам в Москве было крайне сложно разобраться в сути советско-германских переговоров в Берлине. Ю. К. Паасикиви в этой связи признавал, что «о требованиях и поставленных Молотовым вопросах, а также ответах Гитлера тогда у меня не было сведений».[711]
Из донесений, поступавших в Финляндию на протяжении ряда месяцев из Германии от посланника Т. Кивимяки относительно прошедших переговоров в Берлине, следовало, что Молотов осторожно выдвигал вопрос о присоединении Финляндии к Советскому Союзу, однако Германия отнеслась к этому отрицательно.[712] Характер такой информации явно свидетельствовал о стремлении немецкого руководства использовать факт проходивших переговоров для продолжения устрашения Финляндии «советской военной угрозой». В Хельсинки были удовлетворены тем, что Гитлер стал «защищать» Финляндию и из всего этого, естественно, делался весьма успокоительный вывод. Итог переговоров, «согласно полученным сведениям, — заключал Кивимяки, — является довольно благожелательным для Финляндии».[713]
