Не вдаваясь в перечисление сочинений Аристотеля по логике, физике, в самом общем смысле как науки, занимающейся исследованием физического мира, метафизике и практической философии,[41] извлечем из обширной области его научных исследований те немногие выводы, которые указывают, как быстро и далеко пошли в это время умозрительные и опытные науки. Вся сущность учения Аристотеля главным образом выражается в его учении о душе, ее свойствах и положении, занимаемом в природе человеком.

«Органическая природа от неорганической отличается жизненной силой, или, — как выражается Аристотель, — душой, в которой заключается внутренняя причина и конечная цель всякого органического движения и развития. На этом основании степень телесного совершенства в каждом органическом существе обусловливается степенью совершенства жизненной силы или души, а не наоборот, как это утверждали некоторые из прежних греческих мыслителей (например, Анаксагор). Образование органических тел идет последовательно, по трем степеням, от общего к особенному, к видовому, разрушение же происходит в обратном порядке — от особенного к общему, к элементарному». В органической природе Аристотель видит как бы оборот, в котором восходящее течение жизни и бытия переходит в нисходящее, но и в неорганической природе Аристотель допускает некоторую степень жизни. «Степеней души», от которых зависит известная степень совершенства в развитии органической природы, Аристотель различает три, а именно: душу растительную, душу животную и душу разумную, или человеческую.

Высшей ступенью в развитии органической жизни Аристотель почитает человека. Что остальная природа есть как бы приготовление к происхождению человека, что ее цель в человеке, доказывается, по мнению Аристотеля, отчасти тем, что все в природе служит человеку, преимущественно же — совершеннейшей формой его жизни, к которой, видимо, стремится вся органическая жизнь по предыдущим ступеням живых существ.

Высшим свойством человеческой души Аристотель признает разум, или душуразумную. Это высшее свойство человеческой души, по отношению к проявлениям в жизни и действительности, Аристотель подразделяет на разум страдательный и разум деятельный. Толкователи Аристотеля не без основания полагают, что под «страдательным» разумом следует понимать низшую познавательную деятельность души (в воззрении, представлении, и воображении), имеющую дело только с чувственными предметами и их образами; а под «деятельным» — чистое мышление, вполне сознающее гармонию жизни со своими собственными законами. В разуме «деятельном», как соединенном с божественной жизнью и сознающем это единство, Аристотель полагает бессмертную часть нашей души. А затем совершенно правильно и верно рассматривает душу, как микроскоп, в котором отражается весь мир.[42]

Своим учением о душе и ее бессмертном начале Аристотель более всего повлиял на современников и нашел себе сочувствие в позднейших поколениях ученых и мыслителей, даже в учителях возникшего впоследствии христианского учения.[43]

Весь внешний механизм управления — дороги, укрепления, почтовые учреждения, финансовое устройство для сбора податей и тому подобное — был уже завещан Александру персидскими царями, и весь этот механизм нуждался только в улучшении, подновлении и усовершенствовании; но для того, чтобы воспользоваться этим механизмом и доставить населению на всем необъятном пространстве царства великие блага порядка и благоустройства государю приходилось со строжайшей последовательностью добиваться одного — объединения власти. Независимые горные племена, самым тягостным образом препятствовавшие свободе и безопасности отношений в государстве, получили весьма внушительное напоминание о том, что они — царские подданные; даже скорбь, вызванная смертью его единственного друга, Гефестиона, не удержала его от такого грозного разгрома племени коссеев, грабивших на пути из Мидии к прибрежьям Евфрата, что некоторые историки, гоняющиеся за эффектами, решаются видеть в этом разгроме даже нечто вроде кровавой тризны над прахом Гефестиона. Сатрапы по-прежнему оставались царскими чиновниками, главноуправляющими, но рядом с ними при новом устройстве стояли еще два чиновника, назначенные царем — для управления военной частью и финансами. Развивалась письменность. Известно, что Кратеру, которому было поручено отвести отставших ветеранов на родину, была дана весьма подробная письменная инструкция; и, кроме того, существуют царские приказы, рассылаемые всем сатрапам, царские журналы и иные письменные документы. Самостоятельность македонской знати отошла в область минувшего; она сама собой с течением времени обратилась в обычную сановную и придворную знать, и ее прежнее независимое положение было уже так поколеблено, что она должна была добиваться почестей и влияния, соперничая с вельможами весьма различных национальностей. Прежний «совет друзей» обратился теперь в совет царский, или государственный, в котором, по воле государя и желанию, мог временно или постоянно принимать участие каждый сведущий человек. Вскоре и грекам пришлось убедиться в том, что Александр уже не тот полноправный стратег, который был возведен в этот сан Коринфской конвенцией, не главнокомандующий созданного некогда военного союза, а действительный их повелитель на суше и на море. Случай с Гарпалом, которого афиняне укрыли и отказались выдать по требованию Александра, хотя он постоянно относился к Афинам благосклонно, ясно указал, какого пути следует держаться по отношению к грекам. Пока сохранялась в прежнем своем значении автономия этих старых греческих городов, каждый мятежник мог найти в них убежище, и, кроме того, Александр не был бы в состоянии так полновластно распоряжаться богатыми силами эллинского мира, столь необходимыми ему в интересах его нового царства. Вот почему он, вслед за первым своим декретом, устанавливавшим церемониал для посольств, присылаемых из Греции в его$7

Этот правительственный механизм и каждому частному лицу представлял некоторое восполнение за безвозвратно утраченные положения выдающихся глав в политических партиях греческих городов, или за титул мелких владетельных князей Македонии, Фессалии и Фракии. Это восполнение представлялось всем в виде государственных и дворянских почестей и знаков отличия и в виде всем открытой и быстрой, блестящей служебной карьеры.

Но этот правительственный механизм был лишь орудием для осуществления дальнейших, более обширных предначертаний. Великий государь вполне сознательно заботился о том, чтобы всеми мерами установить глубокую и прочную связь между частями царства, и ни одной из этих мер не пренебрегал. Он всячески поощрял смешанные брачные союзы между македонянами, греками и азиатскими уроженцами. Планы о переселении азиатских племен на Европу и европейских народов в Азию были найдены после смерти Александра в его бумагах. Он поощрял и введение больших общественных игр на греческий лад, что для восточных народов было новостью и именно потому казалось привлекательным. Но особенно были важны для обоюдного приравнения и сближения задуманное Александром построение новых городов и новое устройство войска. Древние насчитывали около семидесяти таких Александрии, воздвигнутых на пространстве обширного царства в важнейших пунктах, выбранных с величайшей прозорливостью и военным расчетом; той же цели должна была служить новая организация войска, законченная Александром в Вавилоне в 324 г. до н. э., где он поселился на более долгое время.

Еще никогда до этого времени войску не бывала вручена столь великая политическая миссия: оно было предназначено служить делу распространения однородной цивилизации, быть главным орудием тесного сближения национальностей. Само собой разумеется, что эта цивилизация носила на себе греческий отпечаток. Сам Александр сознавал себя эллином, и греческому языку и всему, что на этом языке написано, предстояло занять выдающееся место в новом царстве. Ему предстояло быть языком правительственным, языком военного быта и особенно языком торговли, и таковым он действительно был впоследствии даже несмотря на то, что после смерти Александра поддержка единства в царстве сильно поколебалась. Торговле по преимуществу Александр мог бы предоставить завершение начатого им великого дела, ибо для нее открывались теперь невероятные пространства и нескончаемые торные и мирные пути, в нее вносились теперь капиталы в виде денег и новых человеческих сил, прибывавших отовсюду… Нисейские кони и индийские быки уже проложили себе дорогу в Македонию, и точно так же эллинские произведения искусства и творения писателей нашли бы возможность проникнуть в далекую Индию…