Последние движения афинского войска, попытка отступления внутрь острова для соединения с дружественными племенами — все это было не более чем содрогания умирающего. Победители преследовали афинян по пятам. Сначала была обезоружена окруженная в оливковом саду сиракузянами часть афинского войска под предводительством Демосфена; в пяти часах пути от Сиракуз, на берегах маленькой речки Асинар, войско Никия остановилось. Порядок был нарушен окончательно, это уже не войско, а толпа несчастных людей, измученных лишениями и жаром, отчаянных беглецов, которым Никий, проявивший в крайности большое самообладание, еще раз предложил сразиться, и когда они ему в том отказали, предоставил их и себя великодушию того спартиата, который руководил сиракузянами в победе. Сиракузяне не послушали Гилиппа, который хотел, по крайней мере, спасти вождей афинского войска: Никий и Демосфен пали жертвами народной мести. Те из пленных, которые не погибли в сиракузских каменоломнях, были проданы в рабство; «скачущий конь», герб города Сиракузы, был выжжен у них на лбу и указывал на то, что свободные афинские граждане отныне стали собственностью города Сиракузы. Немногие из жертв этой катастрофы, которых местами можно было встретить на острове, старались снискать себе смягчение своей горькой доли тем, что вслух читали трогательные стихи из трагедий Еврипида, любимейшего в то время трагика афинян.

Нетрудно вычислить, что долгая осада и заключительная катастрофа стоила афинянам не менее 8 тысяч афинских граждан и около 200 триер; можно сказать, что едва ли когда-либо высокомерие демократии, избалованной долгим периодом счастья, наказывалось более страшным ударом! И едва ли когда-либо более ясным всем и каждому представлялось неудобство такого государственного устройства, при котором в решении трудных вопросов и положений внешней политики последнее, решающее слово принадлежит народному собранию. Каждый видел наступление бедствия, никто — и менее всего сами полководцы — не сознавал в себе мужества или права вовремя это бедствие отклонить или от него отстраниться. И если в данном случае должно обвинить афинян, то, с другой стороны, справедливость побуждает признать, что, напротив, способ действий афинян после пережитой ими ужасной катастрофы был достоин лучших времен афинской республики и лучших деяний прошлого. Вскоре после того, как афинские граждане справились с первым, потрясающим впечатлением катастрофы, они одумались и приготовились к одной из славнейших в истории человечества оборонительных войн, только девять лет спустя закончившейся взятием Афин спартанцами, после всевозможных колебаний счастья то в ту, то в другую сторону.

Так начался третий период войны (413–404 гг. до н. э.), главный интерес которой вращается преимущественно около этой изумительной обороны. Несчастливый исход сицилийского похода, конечно, тотчас вызвал против Афин целую коалицию хищных врагов, желавших поживиться богатой добычей. Прежние противники афинян в Греции получили новое подкрепление со стороны сиракузян, еще не пресыщенных местью и явившихся доказать свою признательность дорийским союзникам, оказавшим помощь их городу. К коалиции примкнули и города, участвовавшие в Делосском союзе, отпавшие от Афин вследствие понесенного ими поражения или просто пользовавшиеся случаем выбиться из-под их власти, потому что под влиянием Спарты во главе управления этих городов явилась олигархическая партия. Особенно чувствительным для Афин было отпадение от них Хиоса (412 г. до н. э.), который все же занимал в союзе выдающееся положение. К этим противникам Афин присоединились, наконец, и персы. На быстро долетевшее из Суз известие о поражении афинян в Сицилии персидское правительство ответило очень странной мерой: царская казна вновь потребовала от двоих сатрапов Малой Азии внесения тех даней, которые никогда не платили персидскому царю греческие малоазийские города. И уже в 412 г. до н. э. между сатрапом Тиссаферном и Спартой был заключен оборонительный и наступательный союз, по которому Артаксерксу I, персидскому царю (с 465 г. до н. э.), следовало возвратить все его прежние владения на берегах Малой Азии.

К счастью, все эти противники выказали себя медлительными, и афиняне успели далеко обогнать их в приготовлениях к войне: уже к концу 412 г. до н. э. они снова обладали флотом, состоявшим из 104 триер, тогда как в пелопоннесском флоте их было всего 94. Хуже всего было то, что спартанцы, по совету Алкивиада, вместо своих ежегодных вторжений в Аттику заняли в этой области местечко Декелею,[26] укрепили его и поместили в нем сильный гарнизон. Это не повело непосредственно к столкновению, но было все же чрезвычайным стеснением для афинян; недаром Аристофан в своей знаменитой комедии «Облака» влагает в уста Стрепсиада жалобу на то, что «теперь нельзя даже и рабов своих выпороть всласть — того и гляди убегут в спартанский лагерь». Известно, что и в действительности среди рабов в Афинах эти побеги сделались обычным делом.

Вообще говоря, война около этого времени велась очень вяло, и все были гораздо менее заняты войной, нежели интригами, в которых Алкивиаду вскоре опять пришлось играть главную роль.

После того как Алкивиад в течение долгого времени пользовался при спартанском правительстве влиятельным положением полезного советника, пришло и такое время, в которое недоверие к нему, никогда вполне не проходившее, вновь стало преобладать. Человек он был в Спарте бесправный, да притом стал признаваться неудобным — с ним и не поцеремонились. Эфоры вынесли ему смертный приговор. Но хитрый иониец не дался им в руки: он бежал к сатрапу Тиссаферну и, вероятно, при его дворе чувствовал себя лучше, чем среди спартанцев, которых от души презирал, как истый афинянин. И вот он задумал примириться со своим родным городом и даже готов был предложить своим согражданам награду за это примирение: он надеялся склонить их в пользу сатрапа, у которого вскоре стал пользоваться большим значением.

Однако Тиссаферн в виде ручательства потребовал изменения демократического правления в Афинах в смысле преобладания аристократического принципа. И такому изменению в данное время действительно способствовали многие обстоятельства. После того как многие из новых людей, подобных Клеону, Гиперболу и др., вышедшие из низших слоев народа, привели демократию к целому ряду неудач, древнеафинские аристократические элементы сплотились теснее. Появились в обществе гетерии или клубы; припомнили и то, что несчастная сицилийская экспедиция не одобрялась одним из представителей аристократического сословия, честным и верным правительству Никием. Многим демократическая форма правления стала казаться неудобной, и это направление нашло себе горячего сторонника в талантливейшем и остроумнейшем из всех афинских писателей — в Аристофане. Мир был необходим, но как же могло демократическое правление прийти к какому бы то ни было соглашению со Спартой? Алкивиад, по-видимому, надеялся добиться своего возвращения в Афины при помощи олигархической партии, которая временно получила некоторую точку опоры в довольно распространенном настроении массы. Но эти надежды рухнули потому, что Алкивиаду не удалось переманить персов на сторону Афин и ему перестали доверять, даже опасаться его. Олигархическая партия решилась действовать и помимо его, и — отчасти при помощи насилия, отчасти при помощи ловкой интриги — произвела такой государственный переворот, при помощи которого солоновское государственное устройство было устранено и замещено олигархическим способом правления. Эту перемену старались несколько прикрыть тем, что в механизме нового правления оставили место и для экклесии, состоявшей из 5 тысяч зажиточнейших граждан, как бы сохранив народное собрание, и притом на довольно широкой демократической основе. Но эта экклесия никогда не собиралась, потому что право созывать ее было предоставлено особому совету четырехсот (411 г. до н. э.). Весть об этом перевороте в правлении вызвала восстание на афинском флоте, в то время находившемся близ берегов Самоса. Слова, некогда высказанные Фемистоклом накануне Саламинской битвы, не утратили своего значения для этих афинян: они пришли к убеждению, что здесь, за стенами кораблей, сохранилось настоящее афинское государство и весь строй их родного города, что «не они, восставая против новых порядков, отпадают от города, а город от них отпадает». Так выразился один из их вождей, Фрасибул. Затем афинские моряки побратались с гражданами Самоса, державшими сторону демократии; все поклялись держаться демократического способа правления и обязались вести войну с Пелопоннесом, не щадя никаких усилий. А т. к. им нужен был вождь с громким именем, а Алкивиад пользовался славой человека, который может добиться всего, чего захочет, то они его призвали, и он принял над ними начальство.