– Но нас отпустили, это главное. Я думал, ты обрадуешься.

– Повзрослей, малыш. – Твисп закрыл глаза и привалился к ограждению. Он чувствовал, как бриз плещет на его шею холодными брызгами. Солнце припекало голову. «Слишком много проблем», подумал он.

Бретт стоял прямо перед Твиспом.

– Ты мне все талдычишь, чтобы я повзрослел. По мне, сам повзрослей сначала. Если только получить ссуду и…

– Не хочешь взрослеть, малыш – тогда заткнись.

– А в сети не могла быть простая рыба-треножник? – настаивал Бретт.

– Ни-ни! Совсем по-другому сеть тянет. Там был морянин, и рвачи добрались до него. – Твисп сглотнул. – Или до нее. Похоже, что-то он затевал, – Твисп стоял недвижно и слушал, как малыш переминается с ноги на ногу.

– И поэтому ты продаешь лодку? – спросил Бретт. – Потому что мы нечаянно убили морянина, который был там, где ему быть не следовало? Ты думаешь, что теперь моряне за тебя возьмутся?

– Я не знаю, что мне думать.

Твисп открыл глаза и посмотрел на Бретта. Широченные глазища малыша сузились в щелочки, взгляд уперся в Твиспа.

– Морянские наблюдатели в Морском Суде не возражали против вердикта, – напомнил Бретт.

– Ты прав, – сказал Твисп. Он указал большим пальцем через плечо, на Морской Суд. – Они в подобных случаях обычно безжалостны. Интересно, что мы такого видели… или почти видели.

Бретт шагнул в сторону и плюхнулся на пузырчатку подле Твиспа. Некоторое время они молча слушали, как пошлепывают морские волны об ограждение.

– Я ожидал, что меня сошлют вниз, – признался Твисп. – И тебя заодно. Так обычно и бывает. Работать на семью погибшего морянина. И немногие возвращаются наверх.

– Меня бы сослали, – хмыкнул Бретт, – а вовсе не тебя. Все знают про мои глаза, про то, что я вижу в почти полной темноте. Морянам это могло бы пригодиться.

– Нос не задирай, малыш. Моряне с чертовской осторожностью пускают в свой генофонд. Ты же знаешь, они кличут нас муть. И ничего хорошего под этим не подразумевают. Мы мутанты, малыш, и вниз бы нас отправили, чтобы влезть в рабочий ныряльный костюм покойничка… и ничего больше.

– Может, они не хотят, чтобы его работа была выполнена, – предположил Бретт.

Твисп стукнул кулаком по упругой органике ограждения.

– Или же не хотят, чтобы кто-нибудь сверху прознал, в чем она заключалась.

– Но это же чушь!

Твисп не ответил. Они молча сидели, пока одинокое солнце не коснулось горизонта. Твисп оглянулся через плечо. Вдали черное небо склонялось над водой. Повсюду вода.

– Я могу снарядить нас заново, – сказал Бретт.

Пораженный Твисп уставился на него, не говоря ни слова. Бретт тоже вглядывался в горизонт. Твисп заметил, что кожа у малыша стала загорелой, как у рыбака, а не бледной, как в тот день, когда он впервые вступил на борт его лодки. Вдобавок малыш выглядел стройнее… и выше.

– Ты меня слышал? – переспросил Бретт. – Я сказал…

– Слышал. Для того, кто почти все время рыбной ловли писался и плакался, ты удивительно заинтересовал в том, чтобы вернуться на воду.

– Я не плакался о…

– Шучу, малыш, – Твисп поднял руку, чтобы прекратить спор. – Не будь таким обидчивым.

Бретт покраснел и уставился на свои ботинки.

– И где ты добудешь нам ссуду? – спросил Твисп.

– Мои родители дадут ее мне, а я – тебе.

– У твоих родителей есть деньги? – Твисп окинул малыша взглядом, понимая, что в его откровении нет ничего поразительного. Хотя за все время, что они провели вместе, Бретт и словом не обмолвился о своих родителях, а Твисп из деликатности не расспрашивал его. Островитянский этикет.

– Они живут возле Центра, – ответил Бретт. – Следующий круг сразу за лабораториями и Комитетом.

Твисп присвистнул сквозь зубы.

– И чем твои родители занимаются, чтобы отхватить жилье в Центре?

– Месивом. – Губы Бретта разъехались в кривой ухмылке. – Они сделали деньги из дерьма.

– Нортон! – расхохотался Твисп, внезапно сообразив. – Бретт Нортон! Так твое семейство – те самые Нортоны?

– Нортон, – поправил его Бретт. – Они – единая команда и зарегистрировались как один живописец.

– Дерьмописцы, – похохатывал Твисп.

– Они были первыми, – заметил Бретт. – И это питательный раствор, а не дерьмо. Это переработанные отходы.

– Так твое семейство роется в дерьме, – дразнился Твисп.

– Да прекрати ты! – возмутился Бретт. – Я думал, что с этим покончено, когда оставил школу. Повзрослей, Твисп.

– Да ладно, малыш, – засмеялся тот. – Я знаю, что такое месиво. – Он погладил выступ пузырчатки. – Это то, чем мы кормим Остров.

– Все не так просто, – сказал Бретт. – Я среди этого вырос, мне ли не знать. Это отходы от рыбной промышленности, компост от аграрной, объедки… да все, что угодно. – Он ухмыльнулся. – В том числе и дерьмо. Моя мать была первым химиком, кто рассчитал, как добавлять в питательный раствор краску, не повредив пузырчатку.

– Прости старого рыбака, – отозвался Твисп. – Мы живем среди мертвой биомассы – например, навроде мембраны на моей скорлупке. А на острове мы просто берем пакет питательной смеси, разбавляем водой и наносим на стенки каждый раз, когда они сереют.

– А ты никогда не пробовал взять цветной раствор и нарисовать свои фрески у себя на стенах? – поинтересовался Бретт.

– Пусть этим занимаются художники вроде твоей семьи, – ответил Твисп. – Я рос не так, как ты. В мое время картинок на стенках не было, разве только немного граффити. Все было порядком мрачное: коричневое или серое. Нам говорили, что краску добавлять нельзя, потому что иначе палуба, стенки и все такое прочее не сможет впитывать раствор. А ты же знаешь, если наша биомасса умрет… – Он передернул плечами. – И как твои родители на это натолкнулись?

– Да не натолкнулись они! Моя мать была химиком, а у отца были способности к дизайну. Однажды они вышли с командой маляров и сделали питающую фреску на помещении радарной. Это было перед тем, как я родился.

– Два исторических события, – пошутил Твисп. – Первая дерьмовая картина и рождение Бретта Нортона. – Он покачал головой с шутливой серьезностью. – И вдобавок постоянная работа – ведь ни одна картина дольше недели не держится.

– Они записи делают, – защищался Бретт. – Голографические и всякое такое. Кое-кто из их друзей разработал музыкальное сопровождение для галереи и для театральных постановок.

– И как ты все это бросил? – спросил Твисп. – Большие деньги, и в друзьях большие шишки…

– Не гладили тебя эти большие шишки по голове с присказкой: «А вот и наш будущий маленький художник».

– А тебе это не нравилось?

Бретт повернулся к Твиспу спиной так быстро, что тот сразу понял: малыш хочет спрятать лицо.

– Разве я плохо на тебя работал? – спросил Бретт.

– Ты хороший работник, малыш. Неопытный малость, так на то и контракт.

Бретт не ответил, и Твисп увидел, что малыш уставился на фреску внешней стены Морского суда на втором уровне. Фреска была большая, и ее сочные цвета полыхали в жестком свете заходящего солнца, сплошь омытые восхитительно алым.

– Это одна из их фресок? – спросил Твисп.

Бретт кивнул, не оборачиваясь.

Твисп снова взглянул на картину и подумал, как запросто по нынешним временам пройти мимо выкрашенной стены, палубы или ограждения и даже не обратить внимания на их цвет. Некоторые из фресок представляли собой четкий геометрический узор, отрицающий мягкую округлость, характерную для островитянского образа жизни. Знаменитые же фрески, те, что поддерживали славу Нортонов, дорогостоящие заказы, были картинами на исторические темы, уходящие в голодную серость стен, едва их успеешь закончить. Стена Морского Суда выделялась из обычного Нортоновского стиля – то была абстракция, алый этюд, полный текучего движения. В свете заката он полыхал внутренней мощью; казалось, он пытается выкипеть, вырваться из своих границ, словно рассерженное живое существо или кровавый шторм.

Солнце уже почти перевалило за горизонт, оставляя поверхность моря в сумраке. Дивная линия двойных огней промерцала поверху картины, затем солнце ушло за горизонт, оставив людей в странном послезакатном освещении Пандоры.