Литмир - Электронная Библиотека
A
A

ЛЁВКА

Следующего щенка принесли только после полного и окончательного выяснения его половой принадлежности. И назвали Лёвкой. Здесь требуется небольшое пояснение. Каждое лето в наш район приезжала бригада строителей-шабашников из Армении. Левон Навоян, или просто Лёвка, — веселый, общительный парень с золотыми зубами и большой бабник, — был, пожалуй, самой заметной фигурой в той компании. Как и кому пришла идея назвать темно-коричневого щенка с желтой мордочкой Лёвкой — история умалчивает. Но попадание было стопроцентное.

Лёвка подрос и стал мне лучшим другом на следующие девять лет. Крупный для дворняги — с небольшую овчарку — широкогрудый, уверенный в себе, Лёвка постоянно улыбался улыбкой доброго и сильного пса. Утром, когда я шагал в начальную школу, он бежал чуть впереди, поглядывая на меня через плечо. В обед он приходил к школе, ждал меня, и мы шли домой.

Еще больше ему нравилось ходить со мной на рыбалку. Пока я шел с удочками к своим 'хорошим' местам в Лучке, Лёвка носился вдоль речки, поднимая тучи брызг. На месте он знал, что шуметь нельзя. Лакал воду в сторонке для охлаждения чувств, успокаивался, сворачивался калачиком и спал. Если вдруг появлялась какая-то неведомая мне опасность, он тут же принимал позу сфинкса, и уши его, обычно стоявшие наполовину, поднимались на три четверти. Не было в этот момент собаки красивее. Проходили две-три минуты, Лёвка успокаивался, уши-индикаторы опускались, он клал морду на передние лапы и закрывал глаза.

Когда я подрос и стал ходить в среднюю школу, Лёвка провожал меня только до моста со странным названием Палёный. Оставшуюся половину пути — около полутора километров — я брел в одиночку.

На рыбалку я уже не ходил, а ездил. Сначала на велосипеде, а потом на 'львовском' мопеде с мотором Д-6. Лёвка всегда бежал рядом, по обочине. По твердой укатанной дороге или по асфальту ему бегать не нравилось.

В личной жизни у него тоже всё складывалось удачно. Он не стоял сутками с несчастным видом в 'сукнище', а приходил, выяснял ситуацию, с честью исполнял свой долг и возвращался домой. Я думаю, не меньше половины окрестных щенят могли считать его своим отцом. Конечно, не всем это нравилось. Крупные кобели пыталась было вернуть себе утерянный авторитет, но были Лёвкой биты и смирились с участью вторых. И Лёвка получил несколько ран, не без этого. Но, как известно, на собаке они быстро заживают.

Несчастье произошло в середине декабря, когда я учился в девятом классе. Неожиданно с половины спины и правого бока у Лёвки слезла вся шерсть. Мы вызвали ветеринара. Пришел мужик, привыкший принимать коровьи отелы и мало понимающий в собачьих болезнях. Он посмотрел на Лёвку и сказал приговор: 'Болезнь может быть инфекционная, и есть опасность заражения других домашних животных. Собаку надо пристрелить.

Когда я пришел из школы, всё было уже кончено: Лёвку убили, а конуру и подстилку в целях дезинфекции сожгли.

ВЕРНЫЙ

В конце весны у нас появился щенок. 'От овчарки', — уверял подаривший его сосед. Овчарку эту мы никогда не видели, но, как говорится, дареному щенку в зубы не смотрят, и соседу поверили. Щенок был серый, лапастый, — такие вырастают крупными псами, А пока он бодро шлёпал по кухне и каждые двадцать минут делал лужу. Мы назвали его Верный.

Хороший вырос пес Верный, но глупый. И на овчарку совсем не был похож, скорее, на волка, если бы не толстая морда и не уши, как у гончей. Вначале мы на что-то надеялись: молодой еще, подрастет — поумнеет. Но прошел еще год, а лучше не стало. Видимо, с самого начала мы установили планку слишком высоко, требуя от Верного тех же талантов и достоинств, какие были у Лёвки. Но Верный был пес простой, без претензий. Если проводить параллели с людьми, то Лёвка — это секретарь райкома комсомола с разрядом по дзюдо, а Верный — тракторист. Простой и, хоть с ленцой, но работящий.

Через полтора года мы отдали Верного знакомым, жившим от нас метрах в трехстах, и те сразу посадили его на цепь. Флегматичный и вялый, к такому повороту судьбы он отнесся без особого трагизма. Лежал около своей будки и смотрел на прохожих. Если видел знакомых, — вяло махал хвостом, на незнакомых, проходивших совсем близко, недовольно буркал. 'Ему на язык наступи — не залает', — говорили новые хозяева. Через месяц цепь убрали. К нам Верный не перебежал: триста метров для него — как за морями. Раза два в день он вставал, обходил дом новых хозяев, нюхал углы, ставил отметки и снова ложился около будки. Если я проходил мимо, он махал мне хвостом, как и своим новым хозяевам. Не меньше, но и не больше.

ХРОМОЙ

Хромой у нас не жил. Вначале это был просто бродячий пес — тощий, нескладный и медлительный. Даже цвет у него — грязновато-желтый — был какой-то нездоровый. Он 'прибился' к столовой 'Транссельхозтехники' и кормился объедками, с трудом конкурируя с двумя-тремя другими, более шустрыми, собаками. Моя мать, тогда работавшая в столовой поваром, его заметила и иногда бросала ему недоеденный кусок хлеба или мосол с хрящами. Хромым он не был, и я его еще не знал.

Как-то раз директорский шофер на 'Волге' то ли нечаянно, а скорее всего, из озорства, наехал на него и повредил ему левую заднюю ногу и позвоночник. Несчастный пес на одних передних лапах дополз до столовой и через пролом в ремонтировавшейся тогда завалинке заполз под пол.

Через день ремонт был закончен, и пес оказался замурованным. В то время я работал в соседней конторе с интересным названием 'Хим-дым' и ходил к матери обедать. Вообще-то контора называлась 'Райагрохимцентр', но если кто это название и знал, то все равно не выговаривал.

Обедать лучше всего было приходить после официального обеденного перерыва. Во-первых, не было галдящих, воняющих перегаром и мазутом ремонтников, а во-вторых, был шанс получить кусочек повкуснее, например, сахарные ребрышки. Мать моих кулинарных пристрастий не одобряла, говорила 'от этих ребрышек на твоих ребрышках хорошо нарастает', но все равно приберегала их для меня.

В один из таких обеденных перерывов, когда я был последний и единственный обедающий, в полной тишине вдруг услышал, как в коридоре под полом кто-то скребется.

— Крысы, — махнула рукой мать.

Но звук повторился, и на крысиную возню он не был похож. Я взял карманный фонарик и посветил в щель между половицами. Внизу шевелилось что-то большое и белое. Стало даже жутковато. Я сбегал за монтировкой, нашел, какая половица прибита не так прочно — оказалось, крайняя, у стены, — отодрал ее и, держа монтировку наготове, стал ждать.

И тут к нам из подпола выполз большой, бледный, как приведение, до предела исхудавший пес и посмотрел на нас взглядом, полным страдания и тоски.

Мать даже вскрикнула от удивления и тут же, приговаривая сочувственные слова несчастной псине, принесла ему блюдце молока. Пока пес торопливо лакал, разбрызгивая молоко по полу, она успела рассказать, что месяц назад один шофер с довольным ржанием сказал ей, что Белый под его машину попал. О том, что завалину ремонтировали месяц назад, и позже под пол забраться было уже невозможно, я и сам знал. Непонятно, как он выжил там целый месяц, со сломанной ногой, перебитым хребтом, без еды. Единственно, что он мог, — поймать несколько капель воды, протекшей между половицами во время ежевечернего мытья полов.

Нашими стараниями через пару недель пес стал гладким, как никогда. Но хромым остался до конца жизни. Не слишком проворный и раньше, он уже больше никогда не бегал, а медленно ковылял, сильно припадая на поврежденную ногу. Кличка Белый как-то сама собой заменилась кличкой Хромой.

Неизвестно, что он пережил в тот месяц под полом, но, выйдя оттуда приобрел совершенно невероятную способность: Хромой заговорил. Конечно, не человеческими словами, а по-собачьи. Но длинными предложениями, с разными интонациями и вполголоса.

2
{"b":"100720","o":1}