Я веду речь о теологии, рождающейся из пафоса отрицания Объекта, из отрицания власти Объекта над человеческой душой. Это учение о том, что подлинный Субъект трансцендентен онтологии, непосредственному наличному бытию. Что этот Субъект является некой точкой оппозиции макросистеме феноменов. А с другой стороны, это понимание того, что Субъект не совпадает с нашим эмпирическим "Я". Последнее является орудием и инструментом для реализации Божественной воли, провиденциального замысла этого Субъекта.
КУЛЬТ ОБЪЕКТА
Главное здесь — методология, и методология очень практическая. Возьмем пример. Все интересующиеся вопросом знают о кризисе современной физической науки. Кризис этот вчерне состоит в том, что существует проблема несовместимости законов микромира и макромира. Один исследован Планком, другой Эйнштейном. Оказывается, что они выработали настолько принципиально разные подходы, что их системами нельзя описать оба мира сразу. И вот уже пятьдесят лет физики и научные философы пытаются создать единую теорию, систему описания, которая свела бы на общей площадке два этих мира. Ученым, как и всем современным людям, воспитанным в платоновско-гегелевской системе, не дает покоя идея монизма, то есть идея обязательного, объективного единства внешнего мира. Она сидит в физиках, в журналистах, в подсознании религиозных деятелей. Монизм — это вещь, выращенная язычеством. Язычник — это естественный монист.
Проблема в том, что монизм отдает пальму первенства Объекту. То есть монизм — это Объект, говорящий через человека. Это огромный торжествующий Объект, который берет человека как некоторую дуду, через которую он дудит. И один из потрясающих примеров интеллектуального вырождения объективизма является пример марксиста Альтюссера. Этот известный философ, член французской Компартии, начинавший как католик, прожил долгую жизнь с 18-го по 90-й годы. Он был абсолютным сталинистом, он был марксистом по сталинским образцам. И он пришел к выводу, что никакого Субъекта нет. Что такое история по Альтюссеру? Это Объект, который осуществляет себя через собственное движение и через ряд манипуляций, в которых человек является снимаемым, переходным моментом. Представим себе замятинское "Мы" и изобразим это в терминах марксистской диалектики. Это будет Альтюссер. То есть меня по большому счету — нет. И вас тоже — нет.
Это один из примеров того, к чему идет в ХХ веке культ священного Объекта, культ феноменологии, культ наличного бытия, который присутствует в подсознании практически у всех нас. Но теперь, наконец-то, встает вопрос о том, что на интеллектуальном уровне ему можно бросить вызов. Я всегда удивлялся тому, что для мыслителей, ученых так остро необходимо доказать единство внешнего мира и подчиненность общим законам, общему коду… Эйнштейн умер в поисках единого поля, к которому можно свести все остальные энергетические поля. В то время как очевидно, что точка единства находится в смотрящем, а не во внешнем мире.
Я представляю ситуацию, когда приехавший в чужой город человек хочет посмотреть очень многое за очень короткое время. Вот он идет во МХАТ, затем в Малый театр, потом в Большой, затем на Красную площадь, где тоже разыгрывается некое действо. И все эти действа разные, они происходят по разным законам. Они друг о друге не знают. В МХАТе играют "Вишневый сад", в Малом — "Не в свои сани не садись", в Большом идет балет, а на Красной площади идет развод караула на посту N 1. Всё это разные пафосы, разные смыслы. Но зритель-то один. И он является той единственной точкой сборки, которая проходит через разные ситуации. Он и в микромире, он и в макромире, он и в социальной истории, он и в экономическом процессе. Он является одним и тем же свидетелем, по отношению к которому разворачивается несколько параллельных, не связанных одна с другой сцен.
В этом новом мировоззрении, точкой единства реальности является Субъект, его оппозиция объектному бытию, миру феноменов — как грубым, вещественного порядка, так и более тонким, невидимым, но предъявленным вещам. Это оппозиция всему тому, что попадает в зеркало свидетельствования. Это совершенно антигуманистическая теология, она принципиально отвергает человека как цель в себе и рассматривает его как инструмент служения.
БОЖЕСТВЕННОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО
И здесь встает интересный вопрос. В политическом смысле, каким образом эта методология может быть базой реального мировоззрения свободы и реального состояния свободы? С моей точки зрения, будущая история будет проходить как борьба между истеблишментом и пассионариями.
Истеблишмент претендует на легитимность и опирается, скажем, на модель, описанную Антонио Негри в его книге "Империя". Это сверхбюрократическое образование, которое, с одной стороны, имеет имперскую "клубную" вертикаль, а с другой стороны, имеет сетевое распространение через транснациональные корпорации, через наемные военные кампании с полицейскими отрядами подавления, через информационные сети, сосредоточенные в мегаполисах и очень жестко контролируемые.
Такому имперскому истеблишменту, онтологически зацикленному на культе Объекта, на системности, на отсутствии вызова, на виртуальном росте, в котором даже нет кризисов, болезней роста, противостоят пассионарии. Пассионарии на теологической основе (потому что либеральная теория марксизма в качестве теологии протеста давно обанкротилась), подобно анабаптистам в конце Средневековья, бросают вызов этой системе абсолютной тирании.
Естественно, на этом уровне реализации общественных законов пассионарии не имеют шансов свергнуть тирана и заменить его власть на свою. Это было бы ошибкой, потому что это было бы не свержение империи, а попытка реформаторски создать "хорошую империю", приход "людей со стороны", которые вынуждены были бы играть по правилам, против которых они боролись. В лучшем случае получится, как в России, когда во имя свержения государства Ленин рушит царскую империю, а потом оказывается, что с государством еще рано кончать, и через несколько шагов все возвращается на круги своя. Нельзя вливать новое вино в старые мехи.
Поэтому оптимальным вариантом является борьба Света и Тьмы, при которой на большей части Земли возникают зоны ослабленной диктатуры — где-то ослабление доходит практически до состояния свободы, а где-то это не яркий ослепительный свет, а только сумерки. Человечество через выдвинутых в авангард пассионариев, подобных ФАРКу, ХАМАСу, "Хизбулле", маоистам Непала и т.д., создаёт зоны, где присутствие коллективного фараона ослаблено, где чувствуется реальное дыхание человеческого фактора, дыхание истории. И если на каком-то уровне критическая масса этой пассионарности будет достигнута таким образом, что это будет признано Провиденциальной Мыслью, то я абсолютно убежден, что это приведет к непосредственному Божественному вмешательству в ход истории и её завершению.
Это будет завершение истории не по традиционалистскому сценарию человеческих циклов, которые сменяются и повторяются друг за другом. Циклы эти сменялись, потому что ни один из них достигал своей цели, не выходил на финишную прямую. Поэтому они просто стирались как неудачная попытка, и эта попытка возобновлялась снова — с новым материалом, оставшимся от предыдущего. Цикл за циклом — до тех пор, пока не появится истинная цель Скульптора, лепящего свое творение из одной и той же глины, пока Он не попадет на ту неповторимую черту, которая будет схватывать Его замысел. Это и будет Его непосредственное вмешательство в мир, это и будет остановка Его усилий, остановка циклов.
Специфика здесь в том, что, согласно всем авраамическим религиям, глина соучаствует в замысле Скульптора. Последний оживляет глину частицей своего Духа и поручает ей быть своим наместником. Но глина раз за разом не может сделать то, что поручено ей. А не может она потому, что единственно, что отличает ее от обычной глины, — это частица Духа Божьего. Эта частица так мала, а глины так много и она так тяжела, что чудо победы малого над великим раз за разом откладывается. Но именно в этом пафос истории, что малое должно победить великое, слабое должно победить сильное. Слабое в количественном смысле должно победить то, что "сильно" своей инерцией и своей грандиозностью. Глина на самом деле слаба, но ее очень много. И глина эта — весь социум, вся человеческая наработка, весь человеческий пафос любования собой. Этой глине противостоят огненные сердца Гуса, Мюнцера, катаров, бросавших вызов этой системе.
