– Понимаю, но мы на эту тему уже говорили, не правда ли? Помнишь фразу «умрем голодной смертью»? Она очень часто звучала. Ты что, собираешься есть этот салат?

– Собираюсь.

– Ну-ну.

– А в чем дело?

– Ни в чем. Все нормально. Кажется, этот салат в основном состоит из лука и сырой капусты?

– Ну и что?

– Я тут думал, что вечером можно было бы заняться сексом…

– Ты и меня планировал привлечь?

– Ну…

– Знаешь, чего я больше всего не люблю?

– Ладно тебе. Я об этом всего-то раз попросил.

– Больше всего я не люблю не то, что ты пытаешься контролировать мой рацион ради собственных сексуальных прихотей, а то, что ты не можешь сказать без уверток, что имеешь в виду. Начинаешь издалека: «А-а, я вижу, ты ешь карри», потом: «Ведь там есть чеснок?» – а мне полагается дотумкать: «Постой, чеснок! Как же я сразу не сообразила!» Короче, я намерена тебя игнорировать. Сейчас съем всю миску салата, и если ты меня действительно любишь, тебе будет без разницы.

– Ага, «любовь сильнее лука» – убойный аргумент. А я вот что сделаю: буду носить эти трусы две недели, посмотрим, как ты запоешь.

– Если бы я не стирала белье, ты бы всегда носил трусы по две недели, и мы оба это знаем.

Потеряв охоту к сексу, мы с Урсулой легли в постель и приняли «обиженную позу № 4». Поза напоминает букву «X», каждый из нас – половинка буквы. Но буква получилась корявая, потому что в середине у нее не было смычки. Для смычки мы должны бы касаться друг друга задами. Однако «обиженная поза» не дозволяет соприкасаться какими-либо частями тела, иначе она теряет всякий смысл. А вот издавать звуки, напротив, разрешается, и в некоторых позах они даже обязательны. К примеру, в «обиженной позе № 2», когда один участник образует половинку буквы «X» (лежит отвернувшись), а другой – строгую букву «I» (лежит на спине с широко раскрытыми глазами и глядит в потолок). Если человек в положении «I» не издает частых вздохов и не хмыкает, чтобы побудить половинку «X» спросить: «В чем дело?» – он теряет очки. Но чтобы прикоснуться к партнеру – боже упаси.

Скрючившись и замерев, я, в конце концов, уснул. Засыпал я, разумеется, долго и мучительно. Человек в «обиженной позе» всегда так засыпает, потому что сопротивляется сну. Не хочется ведь заснуть и пропустить момент, когда другая сторона выскажет какое-нибудь замечание, на которое можно отреагировать притворным храпом. Мне снился подвал музея секса в Амстердаме. Передо мной стояла намазанная медом Хелена Бонэм Картер[10] и, томно вздыхая, приговаривала:

– Я тебя хочу, Пэл. Я всегда тебя хотела.

В этот момент Урсула, тряся за плечо, вернула меня на Сент-Майклз-роуд, в липкую мутную действительность.

– Слышал шум?

– Нет.

– Я уверена, что слышала, как хлопнула входная дверь.

– Наверное, чья-нибудь собака.

– Ну да, конечно. Будто лай собаки нельзя отличить от треска взломанной двери. Идиот.

– Я же не лающую собаку имел в виду…

– Тихо. Вот оно…

Я прислушался. Тишина.

– Ничего не слышу.

– Сходи вниз и посмотри.

– О-о, какого черта.

– Сходи. Мужчина ты или нет?

– Почему весь ваш феминизм мгновенно испаряется, когда надо вылезти из теплой постели и спуститься вниз в три часа ночи?

– А если там кто-нибудь есть? Хочешь, чтобы меня убили?

– А ты хочешь, чтобы меня убили?

– Замолчи и сходи посмотреть. Там точно кто-то есть… Теперь-то слышишь?!

Я действительно услышал. Снизу явственно доносились звуки шагов. Невозможно передать охватившую меня оторопь. Похоже, пока мы спали наверху, кто-то забрался в наш дом. Урсула оказалась права, и отрицать это не было никакой возможности. И не просто права – при мысли о том, сколько выгод она извлечет из своей правоты, меня бросало в противную тоску. Отныне, если ей посреди ночи почудится какой-нибудь подозрительный шорох, я буду обязан встать и проверить. Мои вялые возражения будут безжалостно раздавлены доводом, словно червяк каблуком: «А помнишь тот случай…» Хоть плачь, ей-богу.

Я выудил из-под кровати тренировочные штаны и начал красться к двери. Вот именно, красться. Почему – одному богу известно. Ведь это тот, кто был внизу, должен красться, мне же у себя дома положено передвигаться в полный рост.

– Будь осторожен, – шепнула Урсула, когда я приоткрыл дверь спальни.

– И как это понимать? Поконкретнее, пожалуйста.

– Просто будь осторожен, и все. Он там, возможно, не один, у них может быть оружие, они могут оказаться маньяками или наркоманами.

– А-а, теперь ясно… И ты по-прежнему настаиваешь, чтобы я спустился вниз?

– Да-да, поторопись. – Урсула высунула руку из-под одеяла, которым прикрывала наготу, и указала на дверь.

Я обреченно ступил на лестничную площадку; прищурясь, глянул вниз на уходящие в темноту ступени. Помедлив секунду, попытался собраться с мыслями, но процесс не занял слишком много времени, ибо все мои мысли сводились к одной: а пошло оно все. По мере моего приближения к двери гостиной посторонний звук становился отчетливее. Когда я спустился вниз и застыл у самой двери, звук стал распадаться на мелкие разновидности – шарканье, легкий скрежет, приглушенное кряхтение. Меньше всего я жаждал выяснить, что означает кряхтение. За дверью происходило невесть что, и мне не улыбалось стать свидетелем какого-нибудь действа, дающего повод кряхтеть. Как бы то ни было, шаг вперед выглядел намного предпочтительнее возвращения назад, к Урсуле. Я нажал дверную ручку и переступил порог.

Боже, полный разгром! В гостиной будто порезвились сумасшедшие, повсюду раскидав детские игрушки и журналы… Но именно в таком виде я оставил комнату, когда пошел спать. Беспорядок мог бы меня успокоить, если бы боковым зрением я не углядел массивную тень, выскользнувшую из гостиной в тот момент, когда в нее вошел я. Тень нырнула в переднюю раньше, чем я успел повернуть голову.

Я быстро выскочил в переднюю. В направлении входной двери шустро двигалась наша микроволновая печь, путешествуя под мышкой коренастого крепыша в неброском спортивном костюме. Он явно услышал шум сзади, потому что обернулся и встретился со мной взглядом. Я выбросил вперед руку с вытянутым указательным пальцем, словно подзывал такси.

– Гм. Минуточку… Какой я смелый, а?

Взломщика, очевидно, не интересовало, что я хотел сказать, он рванул через калитку и пустился бегом по улице. Крикнув «эй», годное на все случаи жизни, я бросился в погоню. Не иначе, Урсула следила сверху за развитием событий, потому что стоило мне выбежать во двор, как она высунулась из окна и завопила: «Сволочь!»

Она продолжала выкрикивать похожие по смыслу слова, а я бежал по дорожке за грабителем. Урсула напоследок запустила в него тяжелой деревянной сандалией. Та угодила прямехонько мне в затылок.

– Молодчина! – проорал я, не оборачиваясь. – Спасибо за помощь!

Мужик бежал не останавливаясь, то возникая, то исчезая в свете редких уличных фонарей, тех, что уцелели после состязаний в камнеметании среди местной молодежи. Я пыхтел следом, исправно играя роль догоняющего. Вставал справедливый вопрос «а зачем?», потому что, догони я его, я бы не знал, что с ним делать. Скорее всего, пришлось бы умолять, чтобы не лишал меня жизни. Вор заложил вираж и скрылся в переулке. Я свернул за тот же угол и успел заметить, как вор метнулся в узкий проход между домами. Когда я добежал до проема, ноги ворюги тяжело топали по утрамбованной земле метрах в двадцати от меня в быстром, в такт моему сердцебиению, темпе.

Теперь можно немного перевести дух. Зря я пренебрегал утренней зарядкой. Из узкого прохода мужику деться было некуда, но он значительно превосходил меня в скорости. А ведь он еще и микроволновку тащил. К моему дыханию начал примешиваться предсмертный хрип, а ноги словно опьянели. Мозг призывал: «Беги, беги как ветер!» – но ноги превратились в резиновые ходули и саботировали без зазрения совести. Придется остановиться. Я еще разок трепыхнулся и встал, сложившись пополам, как большая неровная буква «Р». Грабитель растворился в ночной мгле. В изнеможении потряс я кулаком и, еле дыша от натуги, чуть слышно прохрипел: «Поймаю – убью».