Вествуд-вилледж был пуст. Электронные часы на фасаде банка показывали 23.34. Вдали, в нескольких кварталах от меня, появилась высокая женская фигура в белых одеждах. Ровно в 23.35 она стала пересекать Вествуд-бульвар и в середине, беспомощно, но красиво махнув белым рукавом ли, крылом ли, упала.

Вздор, сказал я себе, это уже не надежная реальность, это уже предательское воображение. Ни с места, сказал я себе, уже двигаясь к месту происшествия.

Упавшую фигуру закрыл длинный черный «роллс-ройс». Шестерка еще не заменила пятерку на электронных часах, когда он проехал мимо меня. Я успел заметить внутри белые одежды, темное лицо, светящиеся глаза… Продукт воображения быстро исчезал со сцены.

Москвич даже вздохнул с облегчением, когда услышал в трубке мужской голос. Вдруг пронесет, вдруг не закрутит, вдруг вообще все это просто мужская нормальная шутка, а еще лучше – легкое недоразумение?

– Хеллоу, – то ли проговорил, то ли пропел немолодой, но приятный мужественный голос.

– Простите, я звоню по поводу объявления, что было вывешено в университетском кампусе. Должно быть, это шутка, сэр? – Москвич подождал секунду, но не услышал ответа. – Недоразумение, сэр?

– It’s over, it’s over,[16] – печально проговорил или пропел мужской голос.

– Простите, я не стал бы звонить, если бы ваш телефонный номер не попал в руки весьма сомнительному субъекту, а так как этот субъект является в значительной степени продуктом воображения, то я, представляющий также в некотором смысле определенное воображение, считаю себя так или иначе ответственным за поступки этой персоны, – на одном дыхании выпалил Москвич и добавил, подумав: – Вы меня, конечно, не понимаете?

– Отлично понимаю вас, дружище, – сказал невидимый собеседник. – А теперь вы меня послушайтe.

Неизвестно откуда тут возникла в трубке музыка, и голос уже впрямую будто на эстраде запел:

Не без удовольствия Москвич прослушал до конца эту песенку, которую помнил еще с осени 1955 года, с тех еще времен, когда он был не Москвичом, а Ленинградцем, с той осени, когда западный циклон закупорил невское устье и вода вышла из берегов сфинксам до подбородка, а он как раз шел на танцы по Большому проспекту Петроградской стороны по колено в воде, и насвистывал эту песенку, и встретил девушку на площади Льва Николаевича Толстого, и вместе они пришли в медицинский институт, где танцевали под эту песенку, и все танцоры были мокрыми по колено, но сухими выше колена, – славная была ночка!

– Спасибо, – сказал он, когда песенка кончилась.

– Пожалуйста, – ответил тот же голос. – Теперь взгляните, старина, стоит ли рядом с вашей телефонной будкой белый открытый «мазаратти»?

Он оглянулся. Рядом с телефонной будкой действительно стоял белый открытый «мазаратти», а за рулем была девушка. Да уж конечно, девушка там была за рулем. Именно девушка должна была появиться сейчас по закону ТАП, и она появилась.

– Садитесь, – сказал голос в трубке.

– Эй, мэн, садись! – сказала девушка.

«Мазаратти» всхрапнул, и не прошло и двух минут, как наш Москвич оказался в ночном потоке на Санта-Моника-фривэй.

Кое-кто в Городе Ангелов, видно, не боялся дорожных патрулей. В частности, девица на «мазаратти». Переносясь из ряда в ряд, подрезая носы равномерно катящим средним американцам, она не прикасалась к тормозам и не снижала скорость за отметку семьдесят миль в час.

Руль она держала одной лишь левой рукой, а правой между тем сворачивала на сиденье какую-то самокрутку, нечто вроде «козьей ножки» с зеленым табачком.

– Мэн, огня! – коротко приказала она.

– Куда мы едем? – спросил Москвич, протягивая зажигалку.

– Man, are you groovy? – Девица, морща носик, блаженно затягивалась.

– Что такое groovy? – недоумевал Москвич. – Что означает это слово?

– Ничего не означает, – сказала драйверша. – Я просто спрашиваю: you man – ты груви или не груви?

– Yes, I am groovy, – кивнул Москвич.

– Тяни.

Слюнявая сигаретка-самокрутка влезла ему в рот.

– Куда мы едем? – повторил он свой первый вопрос.

– В Топанга-каньон…

Москвич почувствовал некоторое головокружение и в связи с этим головокружением как бы подбоченился в кресле.

– You girl! – сказал он в предложенном стиле. – А ты груви?

Девушка захохотала и вырвала у него изо рта чинарик.

Санта-Моника-фривэй кончался тоннелем, и там машины уже еле ползли, образовался «джэм», автомобильная пробка. Трудно сказать, каким образом они за одну секунду проскочили этот забитый тоннель – ведь не по воздуху же! – но вот они уже неслись по Тихоокеанскому побережью вдоль белеющих в темноте пляжей под обрывами Палисадов.

Он не успел заметить, когда и где у них появился эскорт. Теперь три средневековых рыцаря на мотоциклах «хонда» сопровождали их: один мчался впереди, второй сбоку, третий сзади. Черные, вороненой стали доспехи закрывали их тела, на головах шлемы, похожие на полированные черные шары. Лиц не видно.

«Мафия! – догадался наконец Москвич. – Я в руках мафии. Вот она, подпольная преступная Америка. В первый же день я попал в лапы «Коза Ностра». Однако зачем я им? Для чего мафии нужен отнюдь не богатый Москвич, без особенных прав на американское жительство, с блохой на поводке? А вдруг еще укокошат? Это будет глупо, довольно-таки глупо. А в то же время – быть в Америке и не побывать в руках мафии? Тоже довольно нелепо. Пожалуй, мне повезло – я в руках мафии!»

В Топанга-каньоне было темно и пустынно. Узкая асфальтовая дорога забирала все выше и выше, виясь серпантином между заборами неосвещенных вилл. Мотоциклисты как появились, так и пропали – незаметно. Молоденькая драйверша стала почему-то серьезной, на Москвича не смотрела и на вопросы не отвечала.

А скорость между тем увеличивалась. Головокружение тоже. И на одном из немыслимых виражей Москвич спел своей спутнице короткий дифирамб:

– Ю или ты! Ты ангел или энджел? Ты, возникающая из городской пены на белом гребешке «мазаратти»! Если ты богиня любви, то у тебя слишком цепкие руки! Если ты ангел, то ангел ада!

Она даже бровью не повела, но только усмехнулась. Через секунду Москвич смог оценить эластичность тормозов знаменитого спортивного автомобиля, когда они с ходу влетели под навес маленького гаража и остановились как вкопанные.

Он ждал, что ему свяжут руки, а на голову наденут черный мешок, но его просто пригласили войти в дом.

Открылись двери, шум многих голосов, смех, музыка вместе с полосой яркого света пролились в темный каньон и отпечатались на базальтовой скале тенью хозяина.

Хозяин стоял на пороге: седые длинные волосы до плеч, бусы из акульих зубов на груди, вышитая рубашка, джинсы, старый стройный хозяин.

– Some enchanted evening, – сказал или пропел он знакомым уже Москвичу баритоном, – you may see a stranger across the crowded room…[18] Заходите, дружище!

Москвичу уже было море по колено. Он смело вошел в дом, в гнездо калифорнийской мафии, и тут же включился в общую беседу. Разговор, разумеется, шел о русской литературе.

– Вам нравится поэзия акмеистов? – спросила Москвича высокая худая то ли профессорша, то ли гангстерша, то ли цыганка. Спросила, преподнося ему бокал мартини и чуть помешивая в бокале своим великолепным длинным пальцем, должно быть с целью растворить красивый, но, по всей вероятности, далеко не безвредный кристалл.