У Мадзе Чау дома было много рисунков углем, выполненных зачастую величайшими чиадзийскими мастерами. Кисуму был талантлив, но ничем особенным не выделялся. Его композициям, по мнению Мадзе Чау, недоставало гармонии пустоты. В них присутствовало слишком много страсти. Искусство должно быть безмятежным, свободным от человеческих эмоций. Простое и строгое, оно должно побуждать к медитации. Однако Мадзе Чау решил, что в конце пути приобретет у Кисуму один из рисунков. Не сделать это было бы неучтиво.

Слуга подал ему чашу душистого цветочного чая и, поскольку становилось прохладно, накинул на тощие плечи Мадзе Чау меховой халат. Затем двое носильщиков с помощью деревянных вил поставили в шатер железную жаровню с горячими углями. Ее водрузили на оловянный поддон, чтобы угли не прожгли дорогой ковер.

Происшествие с разбойниками приободрило Мадзе Чау. Если горы говорили о кратковременности человеческой жизни, то неожиданная опасность напомнила старому купцу, как дорога ему эта жизнь. Он острее ощущал сладость воздуха, которым дышал, и прикосновение шелка к коже. Вкуснее чая, который он пил мелкими глотками, не было ничего.

Несмотря на дорожные неудобства, Мадзе Чау вынужден был признать, что уже много лет не чувствовал себя так хорошо. Завернувшись в теплый халат, он откинулся на спинку стула и стал думать о Нездешнем. С их последней встречи в Намибе прошло шесть лет.

Мадзе Чау тогда только что вернулся из Дреная, где, согласно указаниям Нездешнего, приобрел в Большой Библиотеке некий череп. Нездешний же продал свой дом и двинулся на северо-восток в поисках новой земли и новой жизни.

Неспокойная душа... Нездешний принадлежит к тем людям, которые никогда не достигают того, к чему стремятся, гонимые тоской и отчаянием. Поначалу Мадзе Чау думал, что Нездешний хочет искупить свои прошлые грехи, но это было верно лишь отчасти. Серый Человек искал невозможного.

Где-то близко ухнула сова, нарушив раздумья Мадзе Чау.

Кисуму закончил рисунок и спрятал его в кожаный саквояж. Мадзе Чау, жестом предложив ему второй стул, сказал:

- Мне думается, что, если бы оставшиеся разбойники не ударились в панику и не побежали, они могли бы тебя одолеть.

- Это так, - согласился Кисуму.

- И если бы охранники не напали на их резерв в тот же миг, те могли бы добежать до носилок и убить меня.

- Могли бы, - подтвердил воин.

- Но ты не считал это возможным?

- Я вообще об этом не думал.

Мадзе Чау подавил улыбку, но не мог не испытать глубокого удовлетворения. Кисуму - просто чудо. Идеальный попутчик. Он не мелет языком и не задает бесконечных вопросов. Он - воплощенная гармония. Вскоре им подали еду, и они в молчании поужинали.

- Пойду спать, - встав, объявил Мадзе Чау.

Кисуму тоже встал, заткнул меч за пояс и пошел прочь из лагеря.

Капитан охраны, молодой Лю, осведомился с низким поклоном:

- Могу ли я узнать, господин, куда направился раджни?

- Полагаю, он хочет посмотреть, не следуют ли за нами разбойники.

- Не послать ли с ним нескольких человек, господин?

- Не думаю, чтобы он в них нуждался.

- Да, господин. - Лю еще раз поклонился и попятился прочь.

- Ты хорошо проявил себя сегодня, Лю. Я скажу об этом твоему отцу, когда мы вернемся.

- Благодарю вас, господин.

- Однако перед боем ты испугался, не так ли?

- Да, господин. Это было заметно?

- Боюсь, что да. Старайся лучше владеть своим лицом, если подобное опять повторится.

***

Дворец Серого Человека удивил и одновременно разочаровал Киву. Когда они подъехали к нему, уже стемнело. Дорога вывела их из густого леса на открытое место, а потом превратилась в широкую мощеную аллею, проложенную через аккуратно подстриженную лужайку. Фонтаны и статуи отсутствовали. Двое часовых с копьями расхаживали перед простым одноэтажным домом около двухсот футов длиной. Немногочисленные окна были темны. Свет шел только от четырех медных фонарей в белом мраморном портике. Мавзолей какой-то, подумала Кива.

Черные двери отворились, навстречу им вышли двое молодых слуг в серых ливреях. Усталая Кива спешилась. Слуги увели лошадей, и Серый Человек пригласил ее в дом. Там их ждал пожилой человек - высокий, сутулый, седовласый и длиннолицый. На нем был шерстяной кафтан до пят, тоже серый, с красиво вышитой на плече черным шелком эмблемой дерева.

- У вас усталый вид, господин, - сказал он, кланяясь Серому Человеку. - Я велю приготовить горячую ванну.

- Спасибо, Омри. Эта девушка будет работать у нас. Укажи ей комнату.

- Да, господин.

Не сказав больше ни слова, Серый Человек зашагал прочь по мощенному мрамором вестибюлю. Весь остаток пути от руин он почти не разговаривал, и Кива опасалась, что сказала или сделала что-то, вызвавшее его раздражение. Она растерянно оглядывалась, рассматривая бархатные портьеры, великолепные ковры и живописные полотна на стенах.

- Следуй за мной, девушка, - позвал Омри.

- У меня, между прочим, имя есть, - огрызнулась она. Омри медленно обернулся к ней. Она ожидала выговора, но он только улыбнулся.

- Прошу меня извинить. Охотно верю, что у тебя есть имя - поделись же им со мной.

- Меня зовут Кива.

- Хорошо, Кива. Теперь, когда мы это уладили, ты согласна пойти со мной?

- Да.

- Прекрасно.

Миновав вестибюль, они свернули направо, в коридор, который привел их к широкой лестнице, уходящей вниз, во мрак. Кива заколебалась. Ей совсем не хотелось ночевать в этом безобразном приземистом доме. А тут, оказывается, еще и под землю надо спускаться? Что это за человек, который тратит деньги, устраивая себе жилье в подземелье?

Омри ушел вперед, и Кива быстро последовала за ним по устланным ковром ступеням. Этот дом казался ей темным и неприглядным. Редкие фонари отбрасывали на стены зловещие тени. Через несколько минут Кива совсем утратила чувство направления в этом мрачном лабиринте.

- Как вы только тут живете? - спросила она, вызвав гулкое эхо в коридоре. - Жуткое место.

Омри искренне, добродушно рассмеялся, и Кива почувствовала симпатию к нему.

- К чему только не привыкаешь, - ответил он.

Пройдя еще немного, Омри снял со стены фонарь и остановился перед узкой дверью в ряду нескольких других. Подняв щеколду, он вошел, Кива за ним. Они оказались в небольшой комнате. Омри взял с овального столика свечу, зажег ее от фонарного фитиля и вставил в бронзовый подсвечник в виде раскрытого цветка. Кива огляделась. Простая сосновая кровать у стены, рядом шкафчик с еще одной свечой в бронзовом подсвечнике. Дальняя стена занавешена тяжелыми шторами.

- Отдыхай, - улыбнулся Омри. - Рано утром я пришлю сюда кого-нибудь, и тебе объяснят, что нужно делать.

- А вы сами чем занимаетесь? - торопливо спросила она, боясь остаться в одиночестве.

- Я Омри-управитель. Что с тобой? Мне сдается, ты дрожишь.

Кива, сделав над собой усилие, улыбнулась.

- Нет, я ничего.

Омри, помедлив, провел тонкой рукой по редеющим седым волосам.

- Я знаю, что он сразился с людьми, напавшими на твою деревню, и убил их. Знаю, что ты была у них в плену и с тобой дурно обращались. Но это хороший дом, Кива. Здесь тебе ничего не грозит.

- Откуда вы все это знаете?

- Среди наших гостей есть чиадзийская жрица, способная видеть на большом расстоянии.

- Она колдунья?

- Не знаю, колдовство ли это. Она не произносит заклинаний, а просто закрывает глаза - но это, должен сознаться, превышает мое понимание. А теперь отдохни.

Кива долго слушала, как удаляются, отзываясь эхом, его шаги. Безопасно тут или нет, она не собиралась задерживаться в этом ужасном месте надолго. Никогда прежде Кива не боялась темноты, но здесь, в этом подземном дворце, она не сводила глаз со свечки, благодарная до глубины души за ее мигающий огонек.

Устав после долгой езды, она перекинула плащ через спинку стула и сняла платье. Постель оказалась удобной - тюфяк плотный, простыни чистые, подушка мягкая и упругая. Кива легла, и ей приснился Серый Человек, выезжающий из леса навстречу наемникам, но теперь лицо у него было мертвенно-бледным. Он взял Киву за руку и повел к большой яме в земле. Она закричала и проснулась с колотящимся сердцем Свеча погасла, погрузив комнату в кромешный мрак. Кива скатилась с кровати и приоткрыла дверь. В коридоре еще горел один дальний фонарь. Схватив со шкафа вторую свечу, Кива добежала до него, зажгла фитилек, вернулась к себе и села, ругая себя за трусость.