Осенью я охотился по берегам Клязьмы, на Владимирщине. Пойма уже оголилась, вода в реке стала прозрачной и холодной; студеные росы падали по вечерам. В один из таких росных вечеров, обойдя всю пойму, мы возвращались в деревню Мишнево на ночлег. Свежие сумерки выстудили небо, и в нем — чистом, бледном, пустынном — уже теплилась, мерцая, крупная синяя звезда, первая предвестница ночи. В той стороне, где по отдаленному лаю собак угадывалась деревня, заиграл пастуший рожок. Тоскливая, протяжная песня без слов, полная скорби о чем-то несбывшемся или навсегда потерянном, становилась все слышнее и явственней по мере нашего приближения. Это был напев знакомой русской песни о человеке, не нашедшем своей доли.