Я шел узкими извилистыми улочками Ичеришехера. Не покривлю душой, если скажу, что этот древний уголок Баку мне дороже новых районов с их широкими проспектами. Тут каждая пядь земли — история. Каждый камень может поведать немало интересного о наших предках, живших на этой священной апшеронской земле много столетий назад.

Я шел навестить своего школьного друга Абдула.

Мы жили за чертой старого города. В последний раз я был у Абдула осенью тридцать девятого года, когда мы всем классом пришли на похороны Гадира-киши, отца Абдула. Он работал грузчиком в бакинском порту, любил своего единственного сына, видел в нем свою надежду. Внезапно заболев, он быстро угас.

Шесть лет не был я здесь и все эти долгие годы не видел Абдула, но из всех своих друзей чаще других вспоминал на фронте именно его. Вспоминал и каждый раз корил себя: ведь в том, что мы рассорились, был виноват я. Ну да ничего, сейчас приду к нему, обнимемся по-солдатски, расцелуемся, и все неприятное забудется. Раньше, хоть война и закончилась в мае, прийти к нему я не мог — до августа находился в госпитале, вернулся в Баку только вчера. И вот иду…

Абдул был самым умным, самым начитанным не только в нашем классе, но и среди всех знакомых мне сверстников. В то время нам казалось, что он знает обо всем, что творится и на земле, и под землей. Если ребята хотели что-нибудь выяснить или узнать, они обращались к Абдулу. И на каждый вопрос у Абдула был готов ответ. Неспроста в школе ему дали кличку «Грамотей».

Абдул нравился девочкам, они постоянно вились возле него, и мы очень завидовали ему из-за этого.

Был у нас свой поэт Кафар. Обычно он писал стихи в праздничные выпуски стенгазеты. Но однажды сочинил сатирическое четверостишие про Абдула. Нам оно понравилось, мы подобрали мотив и иногда хором распевали его.

Абдул, когда слышал это, выходил из себя, лицо его краснело, становилось похожим на петушиный гребешок. Кафара он невзлюбил.

А на меня он обиделся вот из-за чего. У нас в школе был драмкружок. Под руководством Кафара мы ставили и показывали одноактные пьесы. Как-то Кафар сам написал небольшую сценку-сказку. В этой сценке Абдул играл роль отца. Кафар взял себе роль хана. Мне доверили играть роль Таги. Свой спектакль мы собирались показать на школьном новогоднем празднике. Был в пьесе такой эпизод: один крестьянский парень крадет ханского любимого коня и скрывается; арестовывают отца этого парня, приводят к хану; хан спрашивает у него, где сын; отец не говорит, его начинают пытать; не выдержав пыток, отец теряет сознание, хан приказывает придворному побрызгать старику в лицо водой, чтобы тот пришел в себя. Обычно, репетируя эту сценку, я брал пустой кувшин и только делал вид, что брызгаю, но перед спектаклем Кафар велел мне налить в кувшин холодной воды: мол, когда прикажу, выльешь ее на голову отцу — Абдулу. Поначалу я не соглашался делать это, но Кафар убедил меня, что так выйдет лучше, естественней. Конечно, Абдулу, да и другим ребятам кружка, мы ничего о своей затее не сказали, решили, что это тайна останется между нами.

Праздничные торжества проходили у нас в спортивном зале. Сначала выступали музыканты, чтецы. Мы показывали свою сценку в конце программы. Я заранее наполнил кувшин холодной водой и спрятал его подальше от посторонних глаз. Во время спектакля, когда хан — Кафар приказал мне привести старика в чувство, я принес кувшин, но в зале было холодновато, и у меня не поднялась рука вылить воду на распростертого передо мной на полу старика — Абдула. Я остановился в нерешительности. И тут хан — Кафар вскочил со своего места да как Ракричит: Что стоишь ты, эй, Таги?! Опрокидывай кувшин! И словно кто-то схватил меня за руку — полный кувшин опрокинулся на голову Абдула, на приклеенную торчащую бородку. Абдул, естественно, не ожидал такого. Он вскочил как ужаленный и с криком, со сжатыми кулаками бросился ко мне.

Наверно, он ударил бы меня, но я оказался проворнее, перехватил его руку.

Зрители, как видно, не поняли, что произошло на самом деле, все решили, что в сценке так и должно быть, засмеялись, дружно зааплодировали. А я растерялся, Я не знал, как успокоить Абдула, с которого стекала вода. Да и Кафар, видно, не ожидал такого оборота — на какой-то момент даже он оторопел.

На этом дело не кончилось. По пьесе старика нужно было еще раз допросить, но так как на сцене завязалась потасовка, о каких-то новых допросах не могло идти и речи. Мы не знали, как выйти из положения. Наконец хан — Кафар нашелся:

— Уведите! Сейчас же уведите его! И немедленно отрубите голову!

И мы, трое «придворных», тут же схватили Абдула за руки и поволокли со сцены. Абдул снова стал сопротивляться, кричать: «Отпустите! Да отпустите же меня! Что вы со мной вытворяете?!» И эти крики тоже были настолько естественны, что зрители опять рассмеялись и зааплодировали.

Абдул ушел домой, не дождавшись конца спектакля. Начинались зимние каникулы, и я несколько дней не видел его. Когда же занятия возобновились, Абдул в школу не пришел. Один из товарищей навестил его и, вернувшись, рассказал, что Абдул тяжело заболел, у него высокая температура, врач прописал постельный режим. Абдул был слабым, болезненным, стоило подуть ветерку, как у него тут же начинался насморк, а тут — холодная вода! Я понял, что заболел он по моей вине, и казнился: «Ну что из того, что мне велели? Мало ли чего другие могут придумать! Надо свою голову на плечах иметь!» Но легче, конечно, от этих терзаний ни мне, ни Абдулу не становилось.

Вот с тех пор мы и были в ссоре. Не разговаривали вплоть до окончания школы. А там началась война. Сначала ушел на фронт я, потом, слышал, послали учиться в артиллерийское училище и Абдула…

…Я шел улицами Ичеришехера и размышлял. Конечно же Абдул уже вернулся домой. Сейчас встретимся, предадимся воспоминаниям… Столько времени прошло! Столько повидали, пережили! Обоим есть что вспомнить! Конечно, он успешно закончил училище — такой-то способный! — стал офицером. В каком звании может он сейчас быть? Лейтенант? Капитан? А может, даже майор? Демобилизовался ли он? Если не ранен, могли ведь и не демобилизовать, задержать в армии. Ну да ничего, если даже и не вернулся еще домой, расспрошу о нем у его матери тетушки Шахнисы, возьму у нее адрес и напишу Абдулу…

Я шел узкими улочками Ичеришехера, постукивая палочкой по серому потрескавшемуся асфальту. Палочка помогала идти. Раненая нога зажила еще не настолько, чтобы можно было обходиться без такой помощи.

Абдул жил на улице Сабира в одноэтажном домике на самом углу. Вот она, эта улица! Вот он, этот старый домик! За шесть лет он стал старее и ниже. По крайней мере мне так показалось.

Дверь во двор была открыта. Я вошел, думая о том, что скажу при встрече Абдулу, как буду поздравлять с его возвращением тетушку Шахнису. Конечно, они обрадуются моему приходу. Вот только с пустыми руками иду. Будь проклята война и нужда! На базаре ничего невозможно достать! Разве что сушеные фрукты. Но кто ходит в гости с сухофруктами? В гости принято ходить с подарками, со сладостями. «Ну да что поделаешь, — успокоил я себя, — сначала хоть так встретимся, а потом приглашу Абдула с тетушкой Шахнисой к нам, познакомлю их с мамой…»

Я поймал себя на том, что волнуюсь. Волнуюсь, как студент перед трудными экзаменами.

Во дворе все было таким же, как и шесть лет назад. Так же капала вода из крана, который стоял посреди двора, и стекала струйкой в канаву. Эх… сколько раз играли мы возле этого дома в прятки! Сколько раз, когда у нас пересыхало горло, прибегали сюда, во двор, к этому медному потускневшему крану, пили, захлебываясь, воду до тех пор, пока наши животы не раздувались и не становились похожими на бурдюки.

Двор был пуст. На дверях квартиры, где жили Абдул и тетушка Шахниса, висел маленький замок. «Да, все так, как я и предполагал: Абдул еще не вернулся в Баку, а тетушка Шахниса на работе…»