Примечания

[1] "Туманен, как мудрец, ясен, как святой" - метафора опьянения из цикла поэм “Под луной одиноко пью” авторства Ли Бо.

[2] Имеется в виду государственный экзамен на должность чиновника-ханьлиня, крайне трудный процесс, требующий очень хорошей памяти.

В то время, как лошади несли Ван Фаня и его спутницу в направлении провинции Синьцзян, тяжёлые и горькие думы одолевали юношу. Умом он понимал, что поступает на редкость необдуманно и сумасбродно. Он расстался с верными друзьями под влиянием сиюминутного порыва, и бросился на край известного мира в поисках давно утерянных знаний, от которых давным-давно не осталось и следов. В любой другой день, Сяо-Фань, всегда старавшийся действовать осмотрительно и с холодной головой, первым бы оспорил собственное решение, соглашаясь с доводами Гу Юэсюаня и прочих своих соратников. Но не сегодня.

Несмотря на весь его опыт чужой жизни, Ван Фань все ещё оставался подростком, которому едва исполнилось шестнадцать, и сейчас его мировосприятие разлетелось на осколки от безжалостного удара, нанесенного суровой действительностью. Дух веселого приключения в компании друзей и любимой девушки улетучился без следа. То, чего не смогли сделать смерти врагов, опасности, и ранения, свои и друзей, с легкостью сотворила картина бессмысленной жестокости, увиденная Сяо-Фанем в гроте источника Хупао.

Он и раньше осознавал, что мир полон несправедливости, что негодяи измываются над слабыми, и что страдания не могущих себя защитить нередки в Поднебесной, но это его знание было чем-то далеким и отстраненным, известным с чужих слов. В его собственные годы бродяжничества, Ван Фаню повезло избегнуть той ужасной изнанки жизни, с которой зачастую не возвращаются - он не попал в лапы торговцев людьми, уберегся от встреч с безумцами, что убивают и мучают ради развлечения, а слухи о людоедах и насильниках остались для него лишь слухами.

Сегодня, слыша тихий, отчаянный плач взрослой и сильной женщины, видя ее боль и раны, он был поражен и раздавлен перенесенными ей ужасами. Накал чувств, испытанных Сяо-Фанем в гроте Хупао, не уступал таковому от его первого поцелуя с Ши Янь, но был совершенно ему противоположен. Лобзание любимой принесло юноше радость и счастье. Лицезрение же жутких ран Мэнпо, ее тихой обреченности и едва сдерживаемой боли, сдавило его сердце ледяной хваткой сожаления и неприятия. Он не желал, не мог мириться с подобным, и ухватился за единственную возможность исправить все с отчаянием утопающего, хватающегося за соломинку. Юноша с кривой ухмылкой припомнил слова Уся-цзы о пресечении несправедливости, ставшем его долгом, и воспоминание о спасении Сяо Фу от его внутренних демонов вернуло Ван Фаню малую часть душевного покоя. Он истово понадеялся, что его безрассудная попытка спасти Мэнпо также увенчается успехом.

Поглощенный тяжкими раздумьями, Сяо-Фань мало на что обращал внимание; все более мрачнеющие взгляды Ши Янь также остались незамеченными юношей. Поэтому, когда девушка заговорила с ним во время привала, её горький и холодный тон немало удивил Ван Фаня.

- Хочешь ли ты расстаться со мной, когда в моей помощи отпадёт нужда? - спросила она, и голос девушки был ненамного теплее вод источника Хупао.

- Что? - оторопело спросил юноша, уставившись на подругу с выражением полнейшего непонимания на лице.

- Твоя новая знакомая, Мэнпо, забрала столько твоего внимания, что мне, я чувствую, не достанется и крупицы его, - ядовитая горечь ревности звучала в словах Ши Янь все чётче. - Ты прикасался к ней самым неприличным образом. Ты поил её своей кровью. Ты говорил, - она на мгновение запнулась, и продолжила со слезами в голосе:

- Говорил, что вы с ней будете вместе! Я же совершенно лишняя в вашем союзе. Все-таки, ты лгал мне, клянясь в любви, - она остановилась, тяжело дыша, и глядя на Ван Фаня влажно блестящими глазами, полными обиды.

- Ласточка, скажи мне, пожалуйста, вот что, - медленно и тихо заговорил Сяо-Фань, - если завтра, мы наткнемся на старого, грязного нищего, чья кожа изрезана ножом, руки и ноги безжалостно сломаны, на лице и теле заметны следы жестокого избиения, а внутренности распадаются от ужасного яда, ты обидишься, если я захочу помочь ему? - его голос ничуть не изменился, все так же полнясь непониманием. - Если он, в бреду, назовёт меня милой женушкой, и я, чтобы успокоить его мятущийся от чудовищной боли дух, в ответ назову его муженьком, ты станешь ревновать? Я знаю, твои слова не идут от сердца, - горячая уверенность зазвучала в его словах. - Твоё сердце - доброе и великодушное, ведь не может быть иным сердце девушки, принявшей на себя заботу о дюжине сирот. Ласточка, милая, - выдохнул он с жаркой искренностью, - ныне, ты нужнее мне, чем когда-либо. В гроте Хупао, я увидел жуткую, невозможную несправедливость. Мне совершенно неважно, женщине ее причинили, или мужчине, но я до сих пор не могу понять, как небо не рушится на существо, способное на такую жестокость. Не отталкивай меня своей ревностью, прошу, - он умоляюще посмотрел на неё. - Без твоих тепла и нежности, я останусь наедине с миром, в котором возможно подобное, - Ши Янь, всхлипнув, крепко обняла его.

- Прости, Сяо-Фань, - прошептала она. - Я не должна была оскорблять тебя недоверием. Прости, любимый.

- Ничего, - так же шёпотом ответил он. - Главное, не отпускай меня пока что, ладно? - девушка судорожно закивала, сильнее сжав объятия.

***

Звуки боя Ван Фань и Ши Янь расслышали намного раньше, чем увидели их источник - тонкий свист ветра и шелест движущегося песка не могли скрыть воинственные вопли и лязг оружия. Юноша и девушка пришпорили вяло плетущихся лошадей, и вскоре, перевалив через очередной бархан, наткнулись на услышанное ими сражение. Сражение одного против не менее, чем трех десятков.

Толпа конных воинов в замызганных халатах и некогда белых наголовных платках напирали на шаолиньского Бронзового Архата, невесть как оказавшегося в песках Такла-Макана. Архата орущего и сквернословящего, и размахивающего своей саблей с яростью обреченного. Кровь щедро пятнала бронзовую кожу мужчины, сочась из многочисленных ран, но он не сдавался, неустанно пытаясь дотянуться сабельным клинком до своих противников. Несколько трупов лошадей и людей уже валялись на песке, отмечая его успехи.

Переглянувшись, Ван Фань и Ши Янь поняли друг друга без слов, и дружно подстегнули лошадей, стремясь поскорее придти на помощь столь не по-буддистски ведущему себя монаху. Девушка, вырвавшись вперёд, взвилась над седлом в высоком прыжке, и осыпала всадников градом дротиков. Кони и люди валились на землю, тяжело раненые и бездыханные, отмечая её попадания. Сяо-Фань, в свою очередь, ринулся вперёд, и, встав рядом с архатом, вытянул перед собой пустые ладони обеих рук. Невидимая смерть вышла из этих ладоней, и поглотила добрый десяток врагов в один миг - Божественный Меч Шести Меридианов разил наповал.

Всадники смешались и попятились от неожиданного и жесткого отпора, забравшего больше половины их жизней. Разъяренный монах же и не думал умерять свою злобу. Издав невнятный вопль, он воздел саблю к небу, и бросился было вперед, собираясь вновь сойтись с врагом в одиночку, но бег его вдруг прекратился на середине движения. Три сгустка энергии, брошенные Сяо-Фанем, настигли бронзовокожего воителя, и сковали его меридианы надежнейшими из цепей, запирая архата в его теле, словно в темнице. Монах стал окончательно подобен бронзовой статуе, лишь его полные ярости глаза, мечущие свирепые взгляды в сторону конных воинов, выбивались из образа памятника.

- Кто вы такие? Почему встали на сторону этого безумца? - с плохо скрываемой опаской произнес конник, выглядящий опрятнее прочих. Его речь была гортанной и жёсткой, а слова простыми, но вполне чистыми и правильными - Ван Фань с подругой, без сомнений, встретили местного, одного из народа вэйцзу[1].