– Завтракать будешь? – спросила Лена и, не дождавшись ответа, добавила: – Славина приходила, рассказывала забавные сказки.
– Я слышал.
– Слышал, что она говорила?
– Нет, слышал только, что приходила.
– И чушь прекрасную несла.
– А почему ее зовут Славина? И какую чушь?
– Я слышала, что по молодости она, когда знакомилась, говорила: «Будем знакомы: Солохина Ирина Петровна. Славина жена». Вот так и прилипло. Славу своего два года уже как похоронила, а имя его с ней осталось.
Лена была грустна. Андрей понимал, что это из-за него. Как-то хотел смягчить резкий переход от светлой ночи к неясному серенькому дню. Он и сам не ждал такого. Туманом окутало душу. Заморосило там, как и на улице… Но что делать?!
Они не спали почти до утра, разговаривали, много целовались, нежность и покой, казалось, навсегда вернулись к ним. И вот вместо благости, умиротворения на сердце слякоть.
Андрей глянул за окно: дождь, низкие, провисающие до крыш тучи. Льет с бетонного козырька… Нет, не в этом дело. Когда все хорошо, дождь придает жилищу уют. Тепло, сухо, надежно…
Лена, с растерянной улыбкой рассказала коротко о ночных видениях Солохиной, таких забавных – там, за этой дверью, в начале совсем другого дня, и совсем не интересных сейчас.
– Великий немой заговорил, – сказала Лена, садясь на край кровати. Чтобы не лицо в лицо. – Представляешь, не обошлась одними наблюдениями, хотя через плечо и заглядывала. Издалека, издалека стала вначале о своем рассказывать, а потом и прямо спросила. На моей памяти – первый раз.
На глаза Лены набежали слезы. Всего несколько минут назад она представляла, как все это развеселит Андрея, что он обязательно скажет что-нибудь смешное.
– И что же спросил этот Зоркий Сокол?
Андрей подсел повыше, заложив подушку под поясницу, и обнял Лену за плечи.
Слезы выкатились уже на ресницы. Но она не хотела им уступать, раскрывала глаза пошире, чтобы они остались на месте, не выползли на щеки, и посмеивалась:
– Говорит, что это у вас тут ночью было? Будто, река по лесу текла. И «ветер люто выл… Ветки так и гнул!» Ветер!.. «Это что ж, Леночка,– говорит,– кино такое смотрели что ли?» Я не могла доказать, что ровным счетом ничего не было. Не рассказывать же ей… Да мы вроде бы тихо. Без ветра… А потом только разговаривали…
Помолчала, и, не дождавшись ответа, задумчиво, уже не стараясь смеяться, заметила:
– Про кино она – так, для текста. Посмотреть, что я на это скажу. Надумала что-то свое. Интересно – что?
Андрей молчал.
– Не будь тебя дома, она бы, наверное, в комнату попросилась, поискать – не осталась ли где тина на ковре?
Андрей хмыкнул и спросил, наконец, озадаченно:
– Значит, она слышала, как по комнате течет река?
– Ну да, у нас по комнате. Представляешь? Ночью.
– А во сколько мы уснули?
– Да уже, наверное, после четырех.
– Стало быть, не ночью, а ближе к утру.
Лена ничего не могла понять:
– Что ближе к утру?
– Ветер и, правда, был сильным, – сказал Андрей, глядя ей в лицо.
Видно было, что он не шутит и что имеет в виду не ветер за окном. Этот ветер завывал где-то Там.
Лене стало не по себе. Страшно: как Ириша могла почуять этот ветер через стену? И если бы только через стену. И горько: этот ветер унес Андрея. А ее оставил. Ей нет дороги в его мир. Он только его. Или не только?
И унес тот ветер сладкие волны, гулявшие ночью по ее телу от малейшего прикосновения его пальцев, таких нежных, невесомо скользивших по спине и груди, от чего дрожало в животе, и сама собой выгибалась спина. И ничего хорошего не принес взамен. Пустота.
Уснули они не скоро. Счастливые. Засыпая, Лена слышала щекочущие ухо слова, но не понимала их. Они казались ей большими желто-красными листьями, срывающимися с осин в первые дни октября. И снился ей яркий разукрашенный осенью лес. Она летела среди крон и чувствовала под собой негу уходящей в небеса жизни лесов и полей. Видела отблеск прощальной пестроты земли, который все таял и таял, готовый уступить место белым рассыпчатым снам зимы. За лесом, далеко-далеко, поблескивала тускло река.
Как это было хо-ро-шо…
Андрей думал о другом, его удивил рассказ соседки, поразило прямо-таки звериное чутье, способность проникать в неведомое и невидимое. Но это было не главным. Пришло другое: грусть. Светлая, ни на что не похожая, явившаяся на смену первому ощущению утраты, возникшему сразу после сна.
Ах, какая грусть! Видимо, так грустят птицы перед отлетом, когда чертят и чертят небо, кричат о чем-то им одном ведомом, рассевшись на верхушки тополей. А, может, и они не знают значения своего крика, выражающего что-то вечное, скорбь по невозможному безмятежному счастью. Даже птицы, вольно парящие в небе, не знают полной свободы и улетают не потому, что хотят, а потому, что не могут иначе.
Есть в их крике много печального, впрочем, нет истиной тоски. За грустью слышится другое – ожидание новых далей, иной земли. Она далеко, она другая, но она есть. И об этом знают даже те из них, которые только этим летом народились на свет.
Лена видела, что муж как-то тих по-особенному. Вместо тяжелого, полного боли взгляда, с которым столкнулась она утром, на лице его светилась легкая почти незаметная улыбка. Андрей во время завтрака замирал вдруг, ткнув вилкой в тарелку, и смотрел подолгу в окно, на нее, глаза его влажно поблескивали, были теплы и туманно далеки. Казалось, он грезит наяву.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
