Неожиданный крик страшен. Ночной – вдвойне. Кричала женщина. Сомнений не оставалось – произошло несчастье.

…Лена не могла понять, что ее разбудило. Из всего дальнейшего отчетливо запомнились почему-то лишь слова Солохиной: «Ну, вот вам и речки черные по ночам».

«Да, – думала она, – вот она речка. Вот она…» И перед глазами в темноте качалось желтое лицо с мелкими морщинками. Лицо Солохиной. Неприятно пахло застаревшим растительным маслом.

Что случилось? Она вдруг ощутила себя лежащей на кровати, с обмирающим сердцем, с холодом в горле и животе. Андрея рядом не было, и это испугало ее. Коридор утопал в темноте, сонно стучали часы.

–Андрюша,– позвала она тихонько. Никто не отзывался.

Лена заметила полоску света, выбивающегося из-под двери ванной.

– Андрей! – Не слушающимися ногами она переступила навстречу свету. – Где ты?

Спросила почему-то шепотом.

Не чувствуя пола, крадучись, добралась до двери в ванную, заранее зная, что произойдет. Дернула ручку. Заперто изнутри.

Зазвенело в ушах. И сразу вдруг – глухота.

Мир искривился и полетел – то кружась, то извиваясь. И она кружилась вместе со стенами.

– Андрей! Открой! Андрей! – Кричала она, но не слышала своего голоса, ее уносило то влево, то вправо, и она с трудом удерживалась на ногах.

Колотила в глухую дверь руками, но видела и чувствовала что-то совсем другое. То сама становилась огромной, и весь мир улетали куда-то к ногам, то превращалась в песчинку и лежала у самого порога, перед смутно белевшей в темноте дверью, уходящей в небеса.

– Не пугай меня! Открой! Андрюша…

В ответ из глубины, откуда-то сверху послышалось слабое шипение и шум бьющегося на ветру стираного белья. Лена отпрянула назад, судорога прокатилась у нее по животу, желудок дернулся, и ее вырвало.

Кошмар не отступал, и она металась по коридору, ища выключатель, что-то натягивая с вешалки на плечи.

Какие-то черные тени и тополя взметнулись, прорвав потолок, из глубокой тьмы вынырнуло, жарко дохнув в лицо, пламя пылающего камина, близко-близко возникли глаза Андрея, в зрачках их метался огонь.

Лену трясло так, что колени стучали одно о другое, а локти поддавали под ребра, в бока и живот. Она ничего не замечала, несколько раз бросалась к двери ванной и колотила в нее руками, ничего не соображая. Шок поразил ее разум, она мучительно билась, запертая со всех сторон стенами, не зная, как вырваться наружу.

Потом она услышала пронзительный крик, от которого заломило в груди. Еще раз – уже на лестничной площадке. И еще раз. Это был ее крик.

1

Знал ли он себя? Нет. Это он понимал, но не шел дальше. Призыв древних «познать самого себя» проходил мимо ушей, саботировавших мудрые слова. Слова эти безуспешно носились по миру, стуча в ушные барабанные перепонки, за которыми укромно таились физиологически теплые, но холодные к поучениям о самопознании мозги. Андрей посмотрел в зеркало, и в полутьме кабинета рассмотрел в отражении календарь уходящего в небытие 1999 года, полку с десятком запыленных книг и свое несколько болезненное с тенями лицо. Оттопырил уши. Отчего они не принимают сигналов разума?

– Им не дано предугадать…

Оставил уши в покое и бросил взгляд на мигавший посередине экрана курсор.

Сюда он его кое-как дотянул, но дальше дело не двигалось. Не писалось.

Двинул мышью… «Славная шуба у Ивана Ивановича! Чудо шуба: импортная дубленка со смушками…»

Фигня. У него, может, и шубы нет. Может, у него пуховик… Хотя должна быть: председатель все же.

Перечел в который раз заголовок «Гоголь в Осиновке».

При чем здесь Гоголь? Ладно, эти два. А тот зачем?

Пусть уж будет, как было: «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».

В Осиновке все произошло точно, как у классика. Два соседа начали с ерунды, а разругались до смерти. До выстрелов дошло. До убийства. Правда, человеческих жертв удалось избежать.

Лыков теперь силился рассказать об этом. Но с какого-то момента засомневался в «смушках» и вообще… На кой черт это все? Народ позабавить в воспитательных целях? Дескать, смотри там, народ! Не дуркуй. Думай головой да не дерись почем зря. А народу это надо?

Кто не слышал об осиновском побоище, те, конечно, прочтут с интересом. Все же, какое-никакое, а развлечение.

А кто не слышал? Все уж слышали. А если и нет, то сдались им эти «смушки». Ты им крови дай, мяса. Так и пиши: зае… засадил Ивану Ивановичу Иван Никифорович в глаз, аж смял его. Вдавил. Потек глаз наземь… Это – да. А если не было глаза, то на хрена им «смушки»?

Главный идеолог-болтолог редакции Шестаков как только узнал обо всем, сразу узрел в происшествии «параллели». Он их везде узревал, потому что везде искал.

– От точки до точки может и дурак написать, – говорил он, предполагая это качество в других. – А ты узри корень!

Вот и тут, увидев тот самый корень раньше других, стал орать в коридоре:

– Вот оно! Столкновение двух идеологий. Двух миров. Параллели налицо!

Проорал для всех и вошел к Лыкову в кабинет. Дальше орать.

Андрей перекрестил его:

– Изыди!

Не изошел. Остался. И даже от крестного знамения его не покособочило.

– Противостояние фермера и колхозно-совхозного строя не вчера началось, не вчера и кончилось!

– Не ори.

От возмущения и особенностей устройства горла, Шестакова снесло на фистулу:

– Я ору?

– А кто еще?

– Не увиливай.

– Не увиливаю.

Шестаков стал переступать с ноги на ногу, как будто собирался перепрыгнуть через Лыкова. Его злило, что материал, который должен был писать он, отдали Андрею. А тот в противостояних ничего не смыслит.

– Вы думали, нет его, а вот оно! Есть!

Опять фистула. «Е» так свистнуло, что стекла в окне задребезжали. Звук тот еще: как в хреновом горне у хренового горниста.

Шестаков всегда от напряжения свистел горлом. Причин происхождения его фистуляций было много, сейчас «петушка» он давал, пожалуй, от высокого чувства превосходства. Присутствовали также снисхождение и раздражение. Обида отвергнутого пророка.

Лыков молчал.

Шестаков заводился от этого молчания. Он точно знал, что так и будет. Его не слушали. И вот оно.

– Скажи: не так!

Пророк предосудительно впился взором Лыкову в лоб. Тот не смотрел на него и не поднимал головы.

– Что – не так? – Андрей не особенно следил за мыслью Шестакова.

– Нет! Скажи, что не так!

– Не так.

Лыкова достали фистулы и «параллели». Он неоднократно посылал Шестакова куда следует. Но тот никогда никуда не уходил.

– А факты? А объективный антагонизм субъектов? Природа противостояния не наводит тебя на параллели?

– Один мог быть пастухом, а другой плотником – и ничего, все равно бы «противостояли». Подрались бы.

– А политическая подоплека?

– Никакой.

– Ха! Да антагонизм он сидит в печенках. Не вытравишь!..

– Как описторхоз?

– Какой ты журналист? Еще носятся с тобой… За каждым фактом что-то стоит. Нужно увидеть!

– А вот если бык фермера покроет колхозную корову – это что?

– А что, бык Ивана Никифоровича еще и корову Ивана Ивановича покрыл? – У Шестакова от изумления даже фистулы пропали. Значит, изумляясь, он расслаблялся. – Когда же это он успел? В сводке об этом ничего нет.

– Не виляй: говори – что это?

– Что это… Половой акт это. Зачатие возможно. А что?

– А, может, предательство? Быком – фермера. Или напротив унижение общественного животноводства? Тем же быком. Или стоящим за ним фермером.

– Что ты плетешь?

– А ты?..

– Да я тебе говорю!..

– Вот и я тоже: про антагонизм.

Шестакова озарило.

– А что это ты про быка с коровой? Там что – адюльтер?

Лыков с восхищением посмотрел на Шестакова. Вот человек! Вот искатель параллелей!

– А? – Не отставлял надежд искатель параллелей. – И кто ж там кого?