От обиды за себя и тревоги за Раису я разревелась и побрела прочь, не разбирая дороги. Слезы мои были такими едкими, что хваленая водостойкая тушь не выдержала и потекла с ресниц селевым потоком. Это очень плохо сказалось на остроте моего зрения. Не пройдя и десяти шагов, я наткнулась на какую-то жесткую конструкцию, ойкнула и услышала в ответ металлический лязг, деревянный стук и скрипучий бабий голос, сердито поинтересовавшийся:

– Ну, куды ты скочишь?! У тя повылазило?!

– Прости-и-и-ите! – покаялись мы с Нюней, тоскливым коровьим ревом заглушив хамскую реплику Тяпы, которая именно выскочила, желая сообщить сердитой бабуле, что не ей, плешивой, заикаться о том, у кого что повылазило.

Я присела, помогая бабушке поднять упавшую швабру и перевернувшееся ведро.

– Че ревешь-то? – мигом подобрев, спросила бабуся. – На-кась, утрись!

Я послушно промокнула зареванную физиономию мягкой салфеткой, оказавшейся при ближайшем рассмотрении большим лоскутом чистой и непорочной туалетной бумаги, и виновато посмотрела на маленькую старушку в длинном, не по ее росту, синем халате из облегченной джинсы. Нагрудный кармашек щегольской спецодежды украшал значок-табличка с логотипом отеля. Надпись на бейдже гласила: «Таисия, сотрудник клининговой службы».

– По-русски – просто «уборщица», – перевела всезнайка Нюня.

– Небось хахаль обидел? – не дождавшись моего ответа, предположила бабушка Таисия, называть которую по имени я бы постеснялась – на вид старушке было лет сто. – Поматросил да и бросил? Ох, девки, девки… А то вы не знаете, что на морях все мужики холостые, как патроны, а только верить им никому нельзя – враз обдурят! С вечера он соловьем разливается, а утром ласточкой – фьюить! И поминай, как звали!

Типичная жизненная история, лаконично изложенная многомудрой старушкой, была не обо мне, но сочувственный тон меня подкупил.

– Ох, бабушка! – скорбно вздохнула я, собираясь с мыслями, чтобы внятно пожаловаться доброму человеку на свою эксклюзивную беду.

Однако баба Тася не стала меня слушать. Она уже выстроила стройную картину мира и не собиралась ее менять.

– Ну, милая, не ты первая, не ты последняя! – старушка ободряюще потрепала меня по локотку. – Ты, главное, не сильно убивайся! Руки на себя наложить не вздумай, это уж самое распоследнее дело: и тебе лучше не станет, и другим людям сплошные проблемы и неприятное беспокойство. Вона, нынче девка в бассейне утопла – небось тоже не просто так, а по уважительной причине, да только кому от этого хорошо? Теперича воду надо спускать, трубу чистить, да еще крайнего искать, кто решетку на сливе не закрыл. Кого-то уволят, а то и посадят за халатность, директору нашему штраф впаяют, глядишь, и вовсе аквапарк закроют, а скоро высокий сезон, самое время работать, и тут на тебе – всем нам прямой убыток…

Разговорчивая старушка и сама закручинилась, но ее рассказ вызвал у меня не сочувствие, а болезненный интерес:

– Бабушка, а вы эту девушку, которая в бассейне утонула, сами-то видели?

– Да лучше бы не видела! Господи, спаси! – Баба Тася размашисто перекрестилась. – Че там видеть-то? Девка головой прямо в слив угодила, а там водоворот страшенный. С ее, бедной, всю одежу посрывало и лицо так побило – живого места не найти! Теперь только в закрытом гробу хоронить, чтобы людей не пугать. А, должно, красивая девка-то была: ножки ладные, бутылочками, попка литая, а уж сиськи-то и вовсе на зависть, хоть и силиконовые.

– Откуда вы знаете, что силиконовые?! – ахнула я, похолодевшей ладошкой спешно подхватывая под собственной незавидной грудью стремительно падающее сердце.

– Оттуда, что у ей под грудями шрамики такие, – эрудированная бабуля сухоньким пальчиком очертила полукруг под своим бейджем.

– Точно, это Раиса! – горестно всхлипнула мне в ухо Нюня.

Мне и самой было ясно, что так оно и есть. Однако, против ожидания, страшная правда не повергла меня ни в обморок, ни в истерику. Наоборот, слезы высохли, плечи распрямились, и баба Тася, удовлетворенная переменами в моем облике, одобрительно сказала:

– Ну, так-то лучше! Давай, девка, не кисни. Держи хвост пистолетом!

– Да, пистолет – это хорошо, – пробормотала Тяпа, провожая удаляющуюся старушку рассеянным взглядом. – Пистолет, пулемет, базука какая-нибудь… Черт, знать бы еще, в кого из них пострелять!

– Девочки, девочки! – заволновалась Нюня. – В кого стрелять, что вы?! Это же называется «самосуд», это уголовно наказуемо!

– Минуточку! – Я соображала медленнее, чем мои внутренние голоса. – Мы сейчас о чем говорим?

– Ты еще спрашиваешь?! Хороша подруга! – возмутилась Тяпа. – Мы говорим о том, что смерть Раисы не должна остаться не отомщенной!

– Нет, лично я как раз категорически против кровавой вендетты! – поспешила заявить законопослушная Нюня. – А вот помочь следственным органам найти убийцу – дело благородное, и долг дружбы определенно требует…

– Секундочку! – ошарашенно попросила я. – Вы что, уверены, что Раиса погибла не случайно?

– Где – в бассейне?! – на редкость дружно фыркнули Тяпа и Нюня.

Они могли не продолжать. Мысль о том, что моя поразительно жизнелюбивая подруга совершила суицид, казалась совершенно нелепой. А что до несовместимых с жизнью ЧП, от которых в этом бренном мире никто, увы, не застрахован, то диапазон фатального при всей его потенциальной широте в Райкином случае был не безграничен. При ее нелюбви, если не сказать – ненависти, к водорастворимым химическим соединениям моя подруга имела минимальные шансы закончить жизнь на дне бассейна!

– Другими словами, очень похоже, что утонуть ей кто-то помог, – резюмировала Тяпа.

– И мы этого так не оставим! – звонким голоском принципиальной пай-девочки добавила Нюня.

Я опустилась на гранитный парапет и с недобрым чувством и черными мыслями надолго засмотрелась на огнестрельное украшение курортной набережной – старинную пушку с горкой внушительного вида ядер.

– Алекс!

Лешка подскочил, как ванька-встанька, больно треснулся лбом о верхнюю койку и затейливо выматерился на незабвенном языке предков.

– А еще Оксфорд закончил, мля! – ехидно пробурчал Васька.

Его Нижнетагильский институт физкультуры в высоких кругах ценился не больше, чем церковно-приходская школа, поэтому к выпускникам престижных заграничных университетов Васька питал стойкую классовую ненависть.

– Базиль!

Услышав вопль шефа, Васька тоже грохнулся с койки, в падении чувствительно задев Лешкино плечо. Штаны бодигард и референт натянули в синхронном прыжке, протопали в ногу и шумно столкнулись в узком проеме.

– Алекс! Базиль! – продолжал блажить шеф. – Вы где, идиоты?!

– Здесь, Егор Ильич! – в один голос браво гаркнули идиоты, ретиво продираясь в дверь хозяйской каюты услужливым двухголовым монстром.

Шеф сидел в постели и так вибрировал от злости, что его вытянутый пистолетным дулом палец трясся, не позволяя точно определиться с мишенью. Фланелевый ночной колпак на лысой голове Егора Ильича содрогался, как орхидея-мухоловка, самонадеянно заглотившая слишком крупного шмеля. Вышитые на постельном белье ромашки колыхались, как живые.

– Это что?! Что это, я вас спрашиваю?!

– Подушка, – ответил смелый, но глупый Васька.

– Идиот! – закатив глаза, проникновенно пожаловался шеф дубовому потолку каюты.

Самолюбивому Алексу не нравилось, когда его обзывали, поэтому он не стал спешить с ответом.

– Это? – Он осторожно приблизился и обшарил преувеличенно озабоченным взглядом ромашковую поляну хозяйской постели.

Найдя единственный посторонний предмет, он только тогда авторитетно сказал:

– Это волосок.

– Я вижу. Чей?! – истерично взвизгнул раздерганный шеф.

– Может, ваш? – простодушно ляпнул глупый Васька.

– Идиот! – со вздохом повторил плешивый шеф, по-прежнему обращаясь к дубовым балкам.

Голос его сделался тихим, почти ласковым, что однозначно предвещало бурю. Алекс понял, что сейчас начнется дикий ор, и поспешил вмешаться, при этом, в отличие от дуболома Васьки, проявив дипломатичность: