– Тебя послушать, так Люба – образец хитрости и коварства, на слабостях играет, – недовольно заметил Камень. – Она не такая вовсе.

– Да конечно же, она не такая! Она действует интуитивно, для нее в тот момент самым главным было не допустить, чтобы Родислав собрал вещи и ушел, и она сделала единственно возможное, что могло бы его удержать. Она нутром почуяла, чтó именно надо ему предложить, чтобы он остался. Но только она не подумала о последствиях. Ну вот, он остался. А дальше-то что? Дальше дети пойдут, и начнется кошмар. Вот о чем им обоим надо было в тот момент подумать. А они не подумали. Вот если бы Родислав в ответ на Любино предложение задумался минут хотя бы на пять и представил себе перспективу, он бы вспомнил, от чего дети родятся, и понял бы, что если ему больно и он дорожит Любой и детьми, то Лизу надо немедленно бросать. Немедленно. Пусть через мучительную боль, через слезы, через страдания, но бросать, пока все не зашло слишком далеко. И Любе надо было бы настаивать именно на этом. Она могла бы предложить ему помощь, понимание и поддержку, но она должна была доказать ему, что если он не хочет через очень короткое время выбирать между детьми от разных женщин, то надо остановиться уже сейчас. В общем, это я к тому, что и Люба тоже наворотила – будьте-нате! Я ее никоим образом не оправдываю. Сама предложила – сама и получила результат. Итак, вернемся к началу нашей бурной и плодотворной дискуссии. Я обещал тебе доказать, что у Родислава были все информационные возможности принять правильное решение и отказаться от отношений с Лизой, но он ими не воспользовался. Если бы он испытывал только возмущение собственника, то ему легко было бы бросить жену и уйти. Повод был отличный. И плевать на тестя с его поддержкой, и на мебельную «стенку», и на раздел имущества, и на очередь на машину! Плевать на все это! Главное – это Лиза и их любовь. Плюнул? Нет. Ушел? Нет. Значит, не так уж она ему дорога. Значит, на самом деле Люба и дети ему дороже. Чего ж он, козел, сам к себе не прислушался и выводов не сделал?

Камень некоторое время молчал, обдумывая доводы Змея.

– А может быть, дело не в том, какая из этих двух женщин ему дороже, а в том, что он сам себе дороже всех на свете, – предложил он свой вариант. – Ему с Любой удобно, а с Лизой празднично, ему в этой ситуации очень хорошо, он ничем не мучается и имеет полное физическое – с Лизой – и душевное – дома – удовлетворение. Решений принимать не надо, напрягаться не надо, врать не надо – ну чем не житуха? И все его любят, и для всех он хороший. Да он в этой ситуации как рыба в воде. Как думаешь?

– Думаю, что ты прав, Камешек. Только вот теперь ребенок у него с Лизой будет, тут без решений и напряжения не обойтись. Где у него мозги-то, у твоего Родислава? У него же есть двое детей, должен понимать, что почем, и про ночи бессонные, и про болезни, и про хлопоты.

– Да много он знает про эти бессонные ночи! – пренебрежительно бросил Камень. – Люба же все на себя брала, ничем мужа не нагружала, только бы ему было хорошо. Он небось думает, что и с Лизой и ее ребенком все будет точно так же. Он будет приходить, когда ему удобно, Лиза, свежая и цветущая, в красивом белье, будет его с нетерпением ждать и укладываться с ним в постель, ребенок в это время будет крепко спать и никому не мешать, а потом они в Лизой постоят минут десять над колыбелькой, посмотрят на мирно спящего младенца в кружевах, поумиляются, обнявшись, и он поедет домой, к Любе. Вот так примерно он эту картину видит. Ворон, конечно, все самое главное пропустил, там, где Лиза объявила Родиславу насчет ребенка, он не был и ничего не слышал, так что мы с тобой не знаем, как наш Родик отреагировал на новость. Может, он уговаривал Лизу сделать аборт? Или, наоборот, она хотела от ребенка избавиться, а он уговорил рожать? Ничего мы с тобой не знаем, приходится только догадываться.

– Это что, намек? – Змей напряг мышцы, отчего все тело его пошло красивыми переливчатыми волнами. – Ты меня за подробностями хочешь отправить, что ли?

– А тебе самому разве не интересно?

– Ну, как тебе сказать… Любопытно, конечно. Ладно, что с тобой сделаешь, схожу гляну, как там дело было.

Родислав ворочался в постели, впервые за долгое время не думая о том, что мешает Любе спать. Впрочем, он точно знал, что она тоже не спит. Какой уж тут сон после таких-то новостей!

О том, что Лиза беременна, он узнал две недели назад, но только сегодня она заявила, что решила оставить ребенка. Родислав надеялся в глубине души, что Лиза сделает аборт, ему было вполне достаточно своих двоих детей, к расширению отцовства он не стремился, но самому настаивать на прерывании беременности у него язык не повернулся. И когда сегодня она объявила о своем решении, он подумал: «Пусть. Пусть будет ребенок». Он представил себе, как она будет плакать, если он только заикнется об аборте, как станет упрекать его, настаивать… Нет, этого он не вынесет. В конце концов, когда-нибудь все разрешится, Николай Дмитриевич выйдет на пенсию и не будет больше представлять угрозу для карьеры Родислава, Коля окончит школу, повзрослеет и как-нибудь выправится, Леля вырастет и перестанет быть такой чувствительной, ранимой и уязвимой, и можно будет спокойно развестись и жениться на Лизе. И тогда вопрос об их общих детях все равно встанет. Так почему бы не сейчас? Какая, в сущности, разница?

Бросать Лизу он не собирается. Он не может отказаться от праздника, легкого и радужного, который наступает каждый раз, когда он переступает порог ее квартиры. Он всегда мечтал о такой, как Лиза… Еще в четырнадцать лет ему нравилась Аэлла Александриди, и в пятнадцать, и в шестнадцать, он мечтал о ней, видел во сне, он бешено ревновал ее к Андрею Бегорскому, когда вдруг казалось, что девушка выказывает другу особую благосклонность. Но в то же время Родислав ее побаивался, он чувствовал, что планка Аэллы слишком высока для него и он, пожалуй, не сможет ей соответствовать. Потом был тот зимний день в шестьдесят четвертом году, когда она предложила ему себя. К тому времени он уже был близок с Любой, и юношеские мечты об Аэлле отошли куда-то далеко-далеко, и яркая черноглазая смуглая красавица его больше не привлекала, наоборот, отпугивала своей энергией, своим напором и темпераментом. Но только в тот момент… Потому что прошло несколько лет, он начал работать следователем, повзрослел, оперился, осмелел в отношениях с женщинами и все чаще вспоминал тот эпизод на даче и жалел, что не воспользовался случаем. Эх, дурак! Надо было пойти Аэлле навстречу. Нет, конечно, жениться следовало только на Любе, это даже не обсуждается, но почему было не попробовать такую зажигательную, задорную красотку? Чем больше времени отделяло Родислава от того зимнего дня, тем чаще он испытывал сожаления об упущенных возможностях и тем сильнее хотел непременно попробовать, а какова же близость с такими женщинами, как Аэлла. Но «такие» ему пока не попадались. Пока. До тех пор, пока он не встретил Лизу, такую же черноволосую и темноглазую, невысокую, с тонкой талией и пышной грудью, темпераментную и живую. Внешне она походила на Аэллу, но внутренне отличалась, была жизнерадостнее и проще, и планка притязаний у нее была куда ниже, чем у гречанки. Она не ждала от Родислава умных разговоров о новинках театра и литературы и не требовала, чтобы он водил ее на премьеры и концерты, которые он терпеть не мог. Он даже не мог себе представить, как мог бы раздеться в присутствии Аэллы, настолько нелепым казался ему вид мужчины в трусах и носках в присутствии надменной и высокомерной красавицы. С Лизой все было просто, она ничего не стеснялась и пресекала всякое стеснение со стороны возлюбленного, она обожала ходить по квартире в одном белье, примерять перед Родиславом новый бюстгальтер, а после любовных утех если не приносила ему кофе в постель, то любила посидеть за чашкой кофе на кухне голышом. И в постели она проделывала такие фортели, которые совершенно невозможно было представить себе в исполнении Аэллы. Лиза никогда его не критиковала, и это делало ее похожей на Любу, но в отличие от Любы она не искала для него слова оправдания, она просто ни во что не вникала, не слушала внимательно, а при каждом удобном случае повторяла: