Все сотрудники Карповского пали либо вместе с ним, либо непосредственно после него. К концу года районом руководила совершенно новая группа людей, причем никто из них не был местным жителем. Численность партийной организации района, насчитывавшей на 1 сентября 1934 года 367 человек, снизилась почти вдвое и теперь не достигала 200.[994]

Поразительно, что террористические призывы сверху сочетались с истерическими, линчевательскими настроениями, воцарившимися ныне в низовых партийных организациях. В то время как уничтожались высшие и средние круги партийного руководства, эмиссары Москвы повсюду находили доносчиков (вроде уже упоминавшейся Николаенко в Киеве), готовых дать «показания» против всех, кого требовалось уничтожить.

В 1962 году газета «Бакинский рабочий», в статье, озаглавленной «Досье провокатора»,[995] описывала, как один член партии в Азербайджане делал карьеру в годы террора, донося в НКВД на видных коммунистов. Среди оклеветанных им были три секретаря ЦК Компартии Азербайджана и бывший председатель Совнархоза республики. А сам «провокатор» И. Я. Мячин оставался до послесталинских времен известным и уважаемым членом партии. Одно время он даже занимал должность заместителя Наркома текстильной промышленности Азербайджана.

Что клеветническая деятельность Мячина, хотя и поздно, но все же раскрылась, газета объясняет тем, что в свое время он писал все свои доносы в двух экземплярах — один посылал «в НКВД на имя прислужников Багирова. Второй же с собственноручной подписью подшивая в дело № 4, которое с гордостью сдал в архив». Это «дело № 4» пролежало на полке четверть века, пока его «случайно» не обнаружил архивариус. В папке оказались доносы Мячина, написанные в период с февраля по ноябрь 1937 года и «скомпрометировавшие» 14 партийных, советских и хозяйственных руководителей. Одно из типичных обвинений состояло в том, что один коммунист, «посоветовавший в автобусе не болтать о вредительстве», якобы хотел этим «дать указание контрреволюционерам держать язык за зубами». Оправдывая свои поступки, Мячин говорил; «Мы думали, так нужно. Писали все».

Он был по-своему прав.

То же самое происходило повсюду, На XX съезде партии Хрущев рассказал, как «отдел НКВД по Свердловской области „открыл“ так называемый „уральский штаб восстания — орган блока троцкистов, правых уклонистов, эсеров и священников“. Его мнимым руководителем был назван секретарь Свердловского областного комитета партии, член ЦК ВКП[б] Кабаков, член партии с 1914 года. Материалы следствия, проведенного в то время, показывают, что почти во всех краях, областях и республиках будто бы существовали шпионско-террористические и диверсионно-саботажные организации и центры правых и троцкистов и что во главе таких организаций, как правило, по непонятным причинам, стояли первые секретари областных, краевых и республиканских партийных комитетов».[996]

Первым секретарем Ростовского и Азово-Черноморского обкома был назначен Е. Г. Евдокимов — в прошлом руководящий работник НКВД. Но даже он, по имеющимся сведениям, жаловался в Москву, что террор заходит слишком далеко.[997] Как бы то ни было, он сам вскоре исчез. И в то время как волна арестов охватила Ростовский обком, там обозначилась быстрая карьера молодого Михаила Суслова. В 1933-34 году он входил в комиссии по партийной чистке в ряде областей. Теперь он был назначен одним из секретарей Ростовского обкома. В 1939 году Суслов стал первым секретарем Ставропольского крайкома партии, где в 1944 году принял участие в насильственном переселении карачаевцев в отдаленные районы страны. Видимо, он показал себя способным к такого рода операциям, ибо был сделан председателем Бюро ЦК во вновь оккупированной в 1944 году Литве, где восстановил советскую власть, сломив упорное сопротивление партизан. К 1947 году Суслов стал секретарем ЦК партии и этот пост он занимает до сих пор.

В сентябре 1937 года Сталину позвонил с Дальнего Востока тамошний первый секретарь крайкома Иосиф Варейкис. Этот работник пользовался большим доверием Сталина, до Дальнего Востока работал первым секретарем Воронежского и Сталинградского обкомов. Темой телефонного разговора Варейкиса со Сталиным был арест некоторых коммунистов, против которого Варейкис возражал. В разговоре он, очевидно, поставил вопрос также и об аресте Тухачевского. Варейкис служил вместе с Тухачевским во время гражданской войны, и однажды оба они, Тухачевский и Варейкис, были захвачены эсеровскими мятежниками, которых впоследствии подавили.

Сталин закричал: «Не твоего ума дело! Не вмешивайся, куда не следует, НКВД знает, что делает!». Потом Сталин сказал, что «защищать Тухачевского и других может только враг советской власти» и бросил трубку. Варейкис был глубоко потрясен. Ему было даже трудно поверить, сказал он своей жене, что с ним разговаривал именно Сталин.

30сентябряВарейкис получил телеграмму, вызывавшую его в столицу по служебным делам. 9 октября он был арестован за несколько станций до Москвы. Через четыре дня арестовали его жену.[998]

На процессе так называемого «право-троцкистского блока» Варейкис упоминался в качестве соучастника заговора[999] и осенью 1939 года был расстрелян.[1000] Нигде не сказано прямо, но вполне возможно, что разговор Варейкиса со Сталиным касался также и положения тогдашнего командующего Дальневосточной армией маршала Блюхера. Внезапный сталинский порыв гнева мог отражать реальный страх Сталина, его озабоченность положением в Дальневосточной армии.

Положение дел в республиках было таким же, как в областях самой России. В 1935 и 1936 годах Ежов использовал проводившуюся «проверку и обмен партийных документов» для исключения из партии «половины всего состава партийной организации» в Белоруссии[1001] за связи с каким-то антисоветским подпольем. Местные партийные работники протестовали против таких действий, которые на самом деле были первой фазой разрушения прежней партии и создания на ее руинах совсем другой организации. 17 марта 1937 года, т. е. сразу после февральско-мартовского пленума, в Минск был послан эмиссар из центра В. Ф. Шарангович, которого сделали первым секретарем ЦК Компартии Белоруссии. В Белоруссии Шарангович работал и раньше, до 1936 года.

Однако сопротивление террору на высшем уровне белорусского республиканского руководства было распространено широко. Как сообщил в той же речи Мазуров, на одном из заседаний ЦК партии республики председатель Совнаркома Белоруссии М. М. Голодед «поставил под сомнение итоги проверки и обмена партийных документов».[1002] Это было поводом для того, чтобы направить в Минск Маленкова. Он прибыл в июне 1937 года и уничтожил почти все республиканское руководство.

Председатель Президиума Верховного Совета Белоруссии Червяков — «глава государства» этой «суверенной республики»— покончил самоубийством. Голодед был обвинен в «буржуазном национализме».[1003] Его арестовали по дороге в Москву и расстреляли.[1004] Предшественник Шаранговича Гикало, сам проводивший террор против других, был также расстрелян. Согласно Мазурову, «почти весь руководящий состав республики, в том числе секретари ЦК, председатель Совнаркома, наркомы, многие руководители местных партийных и советских органов и представители творческой интеллигенции были исключены из партии и многие из них арестованы».[1005] На процессе Бухарина Голодед, Червяков, Гикало, а также бывший третий секретарь ЦК КП Белоруссии Жеборевский и Народный комиссар земледелия Бенек были упомянуты как участники «национал-фашистской организации», чья деятельность в основном заключалась в шпионаже в пользу Польши и вредительстве в сельском хозяйстве.