Нумидиец пожал плечами.

– Он всегда как в походе, – пояснил он.

– А я этого не понимаю.

– Не только ты, – проговорил нумидиец.

Возле дальней колонны мелькнула чья-то тень. Она приближалась. Очень уверенно.

– Это он, – сказал нумидиец. – Миркан Белый.

– Почему – Белый?

– Потому что есть еще и Темный. Начальник всадников, сопровождающих командующего.

Миркан Белый – пожилой, бледный мужчина – сошел с широких каменных ступенек.

– Это он? – справился Миркан, кивая на лежащего.

– Спит, – ответил нумидиец. – Велел разбудить через час.

Миркан Белый взглянул на небо, внимательно пригляделся к звездам.

– Я пришел раньше положенного часа, – сказал он. – Посижу на той скамье.

Нумидиец указал на часы:

– Когда вода опустится до этой черты – я разбужу его.

Миркан Белый подошел к часам.

– Дружище, – сказал он нумидийцу улыбаясь, – у нашего Ганнибала вот здесь… – Миркан Белый приставил указательный палец к своему виску, – вот здесь своя клепсидра. Он проснется в то самое мгновение, когда твоя вода опустится вот сюда, а песок в тех часах иссякнет в верхнем сосудике.

– Как? – удивился карфагенский лучник. – Ты хочешь сказать, что мы даром следим за часами?

– Нет, я просто хочу сказать, что Ганнибал все знает сам. Даже когда спит. Это мы можем проверить, благо времени не так уж много осталось.

Нумидиец сказал лучнику:

– Что я говорил?

– Удивительно, – пробормотал лучник, – тебе, наверное, лучше знать…

Миркан Белый запрокинул голову: небо было как сажа, а звезды как золотые гвозди, вбитые в черный-пречерный потолок.

– Скоро заступит вторая стража, – сказал он. Отошел к колоннам и уселся на прохладную ступень.

– Кто это? – спросил лучник.

– Я же сказал, Миркан Белый.

– Из всадников? Или лучников? По-моему, он стар для ратного дела.

Нумидиец поманил к себе лучника и прошептал почти в самое ухо:

– Он звездочет. Ты обратил внимание, как смотрел он на небо?

– Все так смотрят.

– Может быть, все, но не все понимают их сокровенный смысл. – И нумидиец поднял палец кверху.

– Да, брат, там уйма непонятного.

– А ему все понятно. Римляне много дали бы за него.

– Удивительно! – Карфагенянин почесал за ухом, думая о чем-то своем. А потом, после недолгого молчания, сказал со вздохом: – А у нас в Карфагене все же лучше.

– Чем лучше?

– Там родня. Там девушки. Там друзья.

Нумидиец строго взглянул на лучника:

– А здесь – что?

– Удивительные вещи.

– Так зачем сдался тебе Карфаген?

– Там меньше смерти. А здесь сплошная смерть. Я это предвижу.

– Загнул же ты, брат, – возразил нумидиец. – Здесь есть где разгуляться молодости, а там – один день похож на другой, там сплошная бедность и чванство богатых купцов.

– Я об этом не подумал, – признался лучник. – Когда смотришь на родину издали – она кажется лучше, чем есть. И все-таки я бы сбежал отсюда.

Нумидиец – истый вояка – поразился чудачеству этого карфагенянина: ведь весь сыр-бор заварили именно они, карфагеняне, а теперь что же это получается? Нумидиец воюй, а я, сын Карфагена, убегу под юбки своих женщин? Он хотел было обратиться к Миркану Белому, чтобы рассудил по справедливости, но тот сидел неподвижно на каменной ступени и взирал на небо, обильно усеянное звездами.

– Читает, – сказал нумидиец. И оба воина почтительно застыли на своих местах.

Карфагенянин размышлял:

«Лежит человек. Человек как человек, как все люди. Сейчас он беспомощен, как ребенок. Спящий подобен покойнику. Это известно… Но отчего же десятки тысяч так почтительно произносят его имя? Отчего боятся его? Идут на смерть по его приказу. Поднял он палец – и немеют целые народы. Опустил он бич – и падают тысячи. Отчего не перечат ему? Разве он особенный? Вот он спит и чуть похрапывает. Спит прямо на земле. И ничто его не отличает сейчас от простого воина. Это не спящий бог. И не полубог. Обыкновенный смертный…»

Карфагенянин пялил глаза – и ничего, кроме фигуры, обернутой в плащ. Ничего страшного, ничего удивительного. Он признался нумидийцу:

– А я думал, что он спит, как бог, где-нибудь на золотой постели.

Нумидиец усмехнулся:

– Боги не спят.

– Тем более. Все в нем человеческое, а боятся его, как бога.

– Почему боятся? Просто уважают. Как воина.

Ганнибал зашевелился и живо вскочил на ноги.

– Я проспал? – спросил он с тревогой.

– Нет, еще несколько мгновений.

– Лучше проснуться на несколько мгновений раньше, чем на мгновение позже. – Ганнибал выпрямился, вдохнул пряный воздух полной грудью.

– Там дожидается Миркан Белый…

– Зови сюда, – бросил Ганнибал и зашагал в глубь сада.

Миркан Белый заторопился по дорожке, на ходу зачесывая пятерней длинные волосы. Его орлиный нос сверкал в ночи, освещенной неведомыми далекими лучами.

Ганнибал встретил его приветливо.

– Не сердись, – сказал он, – что заставил ждать. И заставляю бодрствовать, когда все спят.

– Ничего, ничего, – ответил старик. – Я много жил и ко многому привык. Твой отец тоже был не из легких и приветливых. А Гасдрубал недаром слыл грубияном.

– О Миркан, – перешел на эллинский Ганнибал, – люди столь разнообразны, а мир столь странен, что ничему не надо удивляться. Я в этом убежден. Я знаю, что ты часто разговаривал с отцом. Нелицеприятно. И был даже чересчур дерзок с Гасдрубалом.

Старик слушал молча. Полагая, что разговор не будет коротким, присел на гранитную тумбу, покрытую ковриком. Недалеко стояла еще одна тумба, тоже покрытая ковриком.

– Есть в твоих словах и правда, и вымысел, и домысел, – сказал старик. – Воспитание заключается в том, чтобы уметь вести себя пристойно. Это с одной стороны. А с другой – не надо унижаться и унижать другого. Я не был ни дерзким, ни храбрым, ни покладистым. Был просто самим собой. Но это-то как раз и трудно. Или, вернее, нелегко.

– Готов согласиться с тобой, уважаемый Миркан. Но я искал встречи с тобою не для этого. Ты слышал, о чем я говорил с моими военачальниками сегодня утром?

– Да, я сидел в укромном месте и все слышал.

– Что ты скажешь? Только откровенно. Я хочу, чтобы ты обнаружил слабое место в моих словах или действиях и сказал об этом. Без обиняков.

Старик покашлял в кулак, потер глаза. Не торопился он, собирался с мыслями. Этот молодой человек – сын своего отца Гамилькара. А может, кое в чем и превзойдет родителя. Он уже успел показать себя в коротких походах против ваккеев, карпетанов и васконов. Одно несомненно: Ганнибал нравится войску. Чем? Вероятно, прежде всего тем, что ведет себя как солдат. То есть он и полководец и воин в одно и то же время. Отец его был другим. Тот был только полководцем, мог разрешить себе понежиться. Даже в походах. А этот не дает покоя ни себе, ни другим. Отец был аристократом в полном смысле этого слова. Сын – аристократ только по крови, а повадками – простой солдат.

Миркан Белый подымает глаза к звездам. Его примеру следует и Ганнибал. Но ничего особенного не видит на небосклоне: обыкновенное черное небо, обыкновенные мигающие звезды, обыкновенная луна, выплывающая на волю из-за кипариса.

– Значит, откровенно? – спрашивает Миркан Белый.

– Только! – восклицает Ганнибал.

– Ну что ж… – Старик скрещивает руки на груди. – Первое: я не совсем понимаю, зачем объявлять на весь мир о своем намерении идти в Рим…

– Как зачем? Чтобы знали они…

– Военачальники?

– Да.

– А римляне? Разве не узнают и они о твоем намерении?

– Узнают. Я на это и рассчитываю.

– Это непонятно, – сказал старик. – Разве нет больше военной тайны? Или это – не военная?

– Нет, военная!

– Так зачем же выдавать ее?

– А потому что для Рима это не тайна. Римляне давно ждут удара. Они сами готовы ударить по Карфагену со свойственным им коварством.

Старик продолжал:

– Допустим, ты прав. Но зачем же говорить об ударе через Альпы?