— Для переключения передачи с низшей на высшую необходимо: разогнав танк, выключить главный фрикцион, одновременно уменьшив подачу топлива, выключить передачу в нейтраль, включить и снова выключить главный фрикцион, включить высшую передачу, включить главный фрикцион и одновременно увеличить подачу топлива!
— Е. ть, ты бы действовал так, как рассказываешь, тебе бы цены как механику-водителю не было! Ну, и чего забыл? Второй раз выключить фрикцион, да?
— Так точно!
— Ну, и в результате учебный танк на полдня из строя вышел. На учебно-боевой я тебя вообще не посажу, пока не отработаешь все заново! Давай, на тренажер….
Так, все понятно. Это новое пополнение, прямо с курсов механиков-водителей. Помучаемся мы с ними. Надеюсь все же, ремонтники не полдня возиться будут… Ага, вон и Нечипорук лично прибыл, значит дело серьезное. Не буду мешать, пусть дальше воспитывает… А пока с лейтенантом Махровым поговорить можно.
— Товарищ инженер-майор!..
— Вольно, вольно. Вы тоже сегодня тренируетесь в вождении, Борис Алексеевич? У вас же вроде парковый день?
— С разрешения командира батальона, выполнили парковый день вчера, сразу после смены с караула. Сейчас на учебно-боевом танке проводим занятия по вождению с отстающими мехводами.
— Ясно. И много таких?
— Двое, товарищ инженер-майор.
— На 'седьмом' приехали, вижу. Как он с вашей точки зрения?
— Ничего, облазили его вчера весь. Видимых дефектов нет. Надо бы конечно подбой сделать как на вашем 'Рыжем', пока еще не успели.
— Да, подбой это проблема. А… погодите-ка, а что это там такое?
— Так это Семенов нарисовал. Медведь. Прикажете убрать?
— Да нет, почему же. Вот только лапы у него чуть-чуть не так нарисованы. Х-ха, смешно….
— Очень смешное вспомнили?
— Да, лейтенант. У моего знакомого маленькая дочка любила медведей рисовать. И подписывала всегда 'Превед, медвед!. А лапы он у нее всегда вот так держал…
Показываю. Смеемся. Тут меня замечает и старший лейтенант Люшкин, командир танкового взвода учебной роты, закончивший воспитание нерадивого мехвода. После обмена приветствиями отходим чуть подальше от ревущих на трассе КВ-2 и двух трофейных 'двоек' и трех танкеток, на которых вовсю тренируются водители. А заодно — и танкодесантники. Благо поручни наша ремрота первым делом наварила. Делаю несколько замечаний по организации занятий, благо старые знания вспоминаются сами собой. Интересно устроен человеческий мозг. Думал, что все уже давно забыл, а тут вдруг необходимые данные и навыки всплывают, чуть ли не лейтенантских времен. Ничего оказывается не забылось, все где-то хранилось до времени.
Еще немного наблюдаю за тренировками, особенно за посадкой и высадкой танкодесанта.
Да, прыгать с ревущей и замирающей на короткое мгновение машины не так просто. Хорошо, что пока за все время тренировок только двое пораненных, один руку сломал и один ногу вывихнул. А ведь и хуже могло бы быть, все же пограничники и стрелки НКВД кое-какую подготовку имеют…
Мои наблюдения прерывает посыльный — Андрей в штаб вызывает. Значит скоро выезжают в Бровары, в штаб фронта.
По дороге встречаем идущего пешком нашего особиста, капитана Стониса.
— А, товарищ капитан! В штаб? Садись, подвезу.
Разговариваем о том, о сем. И тут мне в голову приходит одна идея.
— Ян Артурович, а вы вчерашнюю речь товарища Хрущева внимательно слушали?
— Нуу, думаю та. Старался. Хорошая речь, нужная.
— Это да, политически правильная и вдохновляющая речь. Только вот боевой эпизод мне что-то такое напомнил. Пытался вспомнить и не могу…
— Не помню. А вам кажется, что-то важное в этом эпизоде есть?
— Да и не знаю. Просто вот застряло в голове, что где-то я подобное читал, очень давно. А где не вспомню никак…
— Бывает, таа. Нет, я тоже не помню… но после ваших слов тоже кажется… — особист задумался.
Тут пришлось прервать разговор, подъехали мы к штабу. Попрощавшись, расходимся. Я к Андрею в кабинет, а Стонис к себе, в помещение Особого отдела. Интересно, что думает внешне невозмутимый и неторопливый прибалт о моих словах? Ладно, кто не рискует, тот не пьет шампанского.
3..4 августа 1941 года. Московско-Киевская железная дорога.
Семен пребывал в полной прострации от столь глубокого и реального погружения в прошлое. Теперь перелет на самолете в Москву, казавшийся ему пыткой, вспоминался как полет на сверхкомфортабельном 'Боинге'. К тому же длился тот перелет всего-то сутки.
А тут третьи сутки со скоростью, ненамного, на взгляд Семы, превышавшей скорость пешехода, трясся старенький, скрипучий вагон, полный людей, бьющих в нос запахов и шумных разговоров. Признаться честно, запахи перестали доставать Сему уже к вечеру второго дня дороги, а вот шумы, да еще неудобная деревянная полка, похожая на сиденья в старых электричках. Теперь-то до Семена дошло, почему Сергей заставил сержанта Рогальчука тренировать его в скатывании шинели и зачем вообще ему навязали летом эту, кажется совсем ненужную вещь. Да, хороша шинель, и укрыться и под себя подстелить. Правда и то, и другое не слишком комфортно, зато все равно лучше, чем без нее. А уж спать на голой деревянной полке без шинели — это вообще из разряда йоги. Хотя многие аборигены спят и ничего. Привычка, видимо. Интересно, конечно, ехать по такой допотопной дороге. На каждой станции толпа бежит и выстраивается в очередь за 'кипяточком', в открытое окно при перемене ветра вполне может ворваться тяжелый паровозный дым, оставляя везде хлопья сажи, а на каждой станции состав застывает, дожидаясь, пока паровоз воду наберет.
Нет, ну это надо же, опять встали. Понятно, опять водой заправиться надо, а тут уже целая очередь. Впереди два армейских эшелона с техникой на платформах и их, естественно, опять вперед пропустят. Интересно, что за кипятком никто не бежит, все надеются, что стоять недолго придется? Впрочем, вполне может быть. Ближе к фронту, теперь, судя по прочитанному, поезда будут меньше стоять на станциях и быстрее ехать на перегонах. И немецкую авиацию ждать придется, не зря на станции батарея зениток стоит.
Самой же страшной пыткой для Семы, как человека информационного века, было сенсорное голодание. Никаких книг, одна купленная по дороге газета 'Правда', которую он в первый же день прочел от корки до корки. Теперь она, прочитанная уже по три раза, пошла на импровизированные скатерти для еды. Паек, взятый в дорогу, был неплох и часто привлекал внимание попутчиков. Гостеприимный Сема угощал всех, пока распоряжаться продуктами не стал сержант Томилин. При очередной посадке-высадке попутчиков он тихо, но внятно объяснил Семе, что того, что у них есть, может не хватить даже им, а ближе к фронту возможно и по продаттестатам ничего получить нельзя будет. Поэтому сейчас они старались закусывать экономно, не отличаясь от соседей.
Сема, подумав о еде, печально вздохнул, а в животе предательски заурчало. Он осмотрелся, но понял, что никто этого даже и не заметил. Томилин спал, как он говорил, 'набирая норму перед фронтом'. Сидящие ближе к проходу пассажиры опять оживленно обсуждали политику. Вообще, Семена очень удивляло полное отсутствие страха перед всемогущими 'органами'. Читая в свое время повести и рассказы об этой эпохе он представлял себе зашуганных, боящихся слово вымолвить лишний раз людей, постоянно про себя вычисляющих, а кто из окружающих может быть сексотом ГБ. Ничего подобного. Нет, таких сплошных энтузиастов и весельчаков, шпарящих лозунгами, как в фильмах тоже не было, но никто не задумывался, начиная обсуждать политику или решения правительства. Почти не говорили о партии, об органах вообще не вспоминали. Ну, а сейчас что обсуждают? Семен прислушался.
— Это все придумал Черчилль… он с восемнадцатого года противник нашей власти.
— Да бросьте вы. Он видите какую речь произнес? Противник или не противник, а деваться ему некуда. Прижали ихний остров фашисты, крепко прижали. Теперь у него вся надежда на нас…
