6 июля 1941 г. Москва.
Несмотря на большие размеры, кабинет был по-рабочему уютен. Чувствовалось, что хозяин проводит в нем очень много времени. Большой Т-образный стол для совещаний, затянутый неизменным зеленым сукном, с приставленными невзрачными, но удобными стульями, несколько полукресел работы Гамбса, прославленного романом Ильфа и Петрова, одно из которых в данный момент занимал сам хозяин, а остальные располагались у стены и небольшого столика в углу, кожаный потертый диванчик и прикрытая занавесью дверь в комнату отдыха. Книжные шкафы и полки, уставленные солидными томами и небольшими брошюрами намекали на научную деятельность и лишь обилие телефонов, стоящих на столе, карта СССР на одной из стен и бросающаяся в глаза своим серо-стальным переплетом серия книг "Библиотека командира" опровергали это мнение. А уж если знать, что кабинет расположен в бывшем здании дореволюционной страховой компании на площади Дзержинского, то и вообще превращали это мнение в полную фикцию.
Дверь кабинета приоткрылась и заглянувший в нее человек доложил: "К вам Мурашов'. Просматривавший до того какие-то бумаги в толстой папке с картонным переплетом хозяин поднял голову и сказал:
— Конечно, пропускайте.
Дверь открылась полностью и в нее вошел капитан НКВД, в котором посторонний зритель с удивлением опознал бы милиционера Музыку.
Сделав несколько шагов, посетитель вытянулся по стойке смирно и доложил:
— Капитан Мурашов по вашему приказанию прибыл!
Вставший со стула хозяин, приветливо сказал: 'Здравствуйте! Зачем же так официально' и протянул для рукопожатия руку. После чего добавил: 'Садитесь'. Была ли приветливость напускной или подлинной не смог бы сказать ни один внешний наблюдатель. Впрочем для политиков, особенно такого ранга, умение натурально 'бутафорить' жизненно необходимо, а у некоторых настолько проникает в плоть и кровь, что даже вытесняет саму натуру. Но возможно, что на этот раз радость от встречи была искренней. Все же личный порученец и старый знакомый, еще с кавказских времен…
— Прочел я вашу докладную. А вы с материалами по Западному фронту ознакомились? — дождавшись утвердительного кивка, хозяин кабинета продолжил — Да, похоже все же, головку-то мы срубили, но корни остались. И глубокие корешки, сумевшие даже оговорить невиновных. А на фронте… Неужели все так плохо?
— Так точно.
— Ну, что-то вы совсем по-старорежимному…
— ЭТИ научили, Лаврентий Павлович.
— ЭТИ? — и гость, и хозяин явно выделяли это слово в разговоре — Да, интересная группа… Но я так и не понял, как вы сами ко всему этому относитесь. Все-таки глубокое внедрение или необычные способности и высокий интеллектуальный уровень?
Хозяин, имевший хорошее образование, умело использовал научные термины и 'высокий штиль', хотя неплохо владел и командно-матерным языком. Но им он разговаривал только с теми, кто этого заслуживал или до кого иначе мысль донести было нельзя.
— Сам не пойму. 'Мутные' они какие-то — смущенно, еще бы, для его-то уровня, признаться в неспособности решить загадку, отвечал гость.
— Как, как? Мутные? — хозяин кабинета встал и быстрым шагом прошелся по кабинету, отсвечивая стеклышками пенсне в солнечных лучах падающих из окна, — Мутные…
— Это из ИХ словечек.
— А ведь хорошо сказано. Мутные… Простой и честный человек чист и прозрачен, как стекло без примеси или вода в роднике. Хорошо… Надо будет товарищу Сталину сказать… А мутные… Воюют-то они неплохо?
— Так точно. Даже отлично.
— Ну вот, а это сейчас самое главное, — улыбнулся Берия, — А то армейцы решили сначала их под арест подвести. Мне удалось договориться, чтобы начальником Особого Отдела к ним нашего человека поставили. А раз вы на них вышли — вам это дело и курировать. Подберите хороших сотрудников, наладьте полное освещение обстановки в части и их действий. Так что мы всю их муть через фильтр пропустим и разъясним. Будут прозрачные. Понятно?
— Да. Понятно, — приподнялся гость.
— Ну, раз понятно, действуйте. А я попробую ваши соображения… вернее, ИХ, довести до товарища Сталина. Работайте, Юрий Владимирович. Успеха…
— Есть!
Гость встал и, пожав руку наркому, четким строевым шагом вышел из кабинета. А хозяин уже читал следующий документ, не менее важный и требующий таких же быстрых и правильных решений.
7 июля 1941 г. Кировская область. ЛагОтделение 'Лесное'.
'Нет, Москве точно делать нечего. Мало того, что с началом войны увеличили выработку, ухудшилось снабжение и часть вольнонаемных забрали, еще и головоломки подкидывают. Ну, кого из тех, кто здесь до революции жил найдешь? Кто в город уехал, кто погиб, кто в другой поселок переселился. Книги церковные в селе Кайском сгорели еще в двадцатом. А ты теперь ищи и трепещи, вдруг неправильно расценят да и полетишь со своего спокойного места на фронт. Эх, судьба чекистская…
Такие думы одолевали начальника оперативной части, на лагерном жаргоне 'кума', сидящего в кабинете управления отделением лагеря 'Лесное', расположенным в глуши Вятских лесов, рядом с небольшим поселком того же названия. Сейчас его подчиненный, сержант Томилин как раз и рыскал по этому поселку в надежде найти кого-нибудь, кто мог бы ответить на вопросы полученные из Москвы. 'Кум' еще раз с тоской взглянул на сейф, где среди секретных и не очень бумаг стояла полученная недавно в пайке засургученая бутылка 'беленькой'. Нет, надо удержаться, а то начальник лагеря уже не раз предупреждал. А хочется…
В этот момент дверь открылась и в кабинет ворвался довольный сержант Томилин с криком: 'Нашел!. Обрадованный начальник оперчасти спросил:
— Ну и кто?
— Дед Пихто.
— Издеваешься, что ли?
— Да, нет серьезно. Пихто Амнеподист Перфирьевич, коми-зырянин. Лет ему правда уже семьдесят пять, но крепкий и на память не жалуется. Вот протокол. Он определил по фотографии что изображенный похож на сына Ивановых. Жили здесь до тридцать пятого года, потом жена умерла, отец с младшей дочкой уехал в Сибирь. А сын сумел закончить церковно-приходскую школу, затем уехал вроде бы в Ленинград. Учится дальше… А может и в Москву, старик уже точно не помнит. То есть можем писать, что таковой действительно у нас родился!
— Это хорошо. Причем самое интересное вот.
И начальник оперативной части положил перед своим подчиненным пришедший полчаса назад номер 'Красной Звезды'. На передней странице, среди других фотографий под заголовком 'Герои среди нас' сержант увидел смутно похожую на имевшуюся в его планшетке фотографию.
Быстро оформили сопроводиловку и Томилин отнес документы в канцелярию. Когда он вернулся, зек из обслуги уже расставлял на столе посуду с обедом. Едва зек вышел, начальник вытащил из сейфа бутылку и два стакана.
— Ну, за успех!
После второго стакана из сейфа появилась и вторая бутылка, уже с 'шилом' (разведенным водой спиртом).
После третьего стакана, когда предметы, приобретшие первоначально резкость, стали понемногу расплываться, сержант вдруг с пьяной откровенностью признался:
— Ведь дед-то не сразу этого… Иванова признал. Сначала все сомневался, но когда я на него прикрикнул, все признал и даже подпись поставил. До этого все про неграмотность талдычил.
— А какая собственно разница? — с такой же пьяной решимостью ответил начальник, закуривая и не обращая внимания на недовольную гримасу некурящего сержанта: — Узнал и отлично. Видишь, герой наш немцев бьет, генерала вон уничтожил. Так что пусть и дальше геройствует… Да, совсем забыл. Ты ведь на фронт просился? Так вот разнарядка пришла, добровольцев на фронт отбирают, служивших раньше в оперативных частях или пограничниками. Тебя как пограничника, начлаг уже записал. Так что готовься. Впрочем, чего тебе, холостяку, готовиться, оделся и готов….
