Как только будут исчерпаны правовые пути, план Грибеца предусматривает следующее распределение этих 400 миллионов:

1) В категории "ограбленных собственников" 90 миллионов предназначены не для прямых выплат жертвам холокоста, а для еврейских организаций, которые заботятся об обществах жертв холокоста "в широком смысле". Большая часть перепадет Конференции по еврейским притязаниям, которую и план Грибеца восхваляет за ее "несравненный опыт на службе потребностям жертв нацизма".[282] 10 миллионов план оставляет для "Фонда списка жертв, цель которого — собрать имена всех жертв или целей нацистских преследований и сделать их доступными для исследовательских целей и для воспоминания о них". Рекомендуется использовать как основу для этого фонда "незаменимые данные первых анкет" для жертв холокоста. Типичный ответ этих анкет позволял думать, что одна из шести еврейских жертв (71000 из 430 000), если верить ей, имела счет в швейцарском банке. Каждый шестой имел также мерседес и шале в Швейцарии.[283]

2) В категории тех, кто использовался на принудительных работах, каждый из предположительно еще живых 170000 евреев должен был получить компенсацию в два приема: 500 долларов, если все возражения сняты, и до 500 долларов дополнительно, если обработаны все притязания на невостребованные счета.[284] В действительности цифра 170 000 сильно завышена, и вряд ли многие, кто в самом деле еще оставался в живых, придут за первой выплатой, не говоря уже о второй. Заявки обрабатываются Конференцией по еврейским притязаниям и она, получая больше всего от оставшихся компенсаций, будет выигрывать от каждого отказа.

3) В категории «беженцы» претенденты получат от 250 до 2500 долларов, как и в случае со второй категорией — в два приема.[285] На основе "незаменимых данных первых анкет" около 17000 евреев претендуют на включение в эту категорию. Вероятно, претензии лишь малого числа из них будут признаны законными (заявки обрабатывает та же Конференция) и еще меньше будет тех, кто получит деньги.

Таким образом, точный анализ плана Грибеца подтверждает важнейшие аргументы 3-й главы моей книги. Он показывает, что обвинения, выдвинутые индустрией холокоста, с помощью которых она заставила швейцарские банки выплатить не подлежащие возврату компенсации, были ложными и что лишь немногие из тех, кто на самом деле пережил массовое уничтожение евреев нацистами, прямо или хотя бы косвенно воспользовались швейцарскими деньгами. Такое же изучение других соглашений, заключенных индустрией холокоста, предположительно даст сходные результаты. В плане Грибеца скрыты деньги для индустрии холокоста. Вероятно, большая часть швейцарских денег начнет распределяться лишь тогда, когда из жертв холокоста в живых останется только горстка. Когда они умирают, деньги перетекают в казну еврейских организаций. Так что неудивительно, что индустрия холокоста единодушно восхваляет план Грибеца.

НорманДж. Финкельштейн, Нью-Йорк, ноябрь 2000 г.

(Томас Шпанг работает в США в качестве корреспондента немецкой газеты "Райнише Пост" и еще пяти газет. Данное интервью было передано 1 октября 2000 г. по радио ВДР и появилось в сокращенном виде в газетах.)

Т. Ш.: Г-н Финкелыптейн, Ваша мать Марыля и Ваш отец Захария оба пережили еврейское гетто в Варшаве, а позже — концлагеря в Майданеке и Освенциме. Что изменил этот опыт в жизни Ваших родителей?

Н. Ф.: Узы, которые связывали моих родителей на протяжении всей их жизни, были такими, что они доверяли только друг другу и никому больше. После войны они стали циничными и жесткими людьми. Я знаю, моя мать до войны такой не была. Совершенно ясно, что это последствия войны. Что касается политики, то мои родители стояли на левом фланге. Они считали и Запад ответственным за нацистский холокост, потому что верили, что Запад поддерживал Гитлера в качестве противовеса Советскому Союзу. И они вполне могли отождествлять себя с русскими. Они были твердо убеждены в том, что именно русские знают, что значило пережить эту войну.

Т. Ш.: Вы родились в 1953 г. в Бруклине, всего через восемь лет после того, как Ваших родителей освободили советские солдаты. Можете ли Вы описать нам атмосферу в типично еврейском кругу соседей в это время? Как Ваши родители жили в нем?

Н. Ф.: Не было никаких публичных дискуссий о нацистском холокосте. Об этом было больно вспоминать. По общему убеждению, евреи шли на смерть, как бараны, и за это было стыдно. Картину в нашем доме трудно описать. Прежде всего, неестественным было то, что мы не имели родственников. Я никогда не мог вполне осознать, что у меня нет теток и дядей, двоюродных братьев и сестер, дедушек и бабушек. Нас было всего пятеро на всей планете: моя мать, мой отец, мои два брата и я. С определенного момента я начал задаваться вопросом, почему это так. Моя мать страдала от меланхолии, у моего отца на всю жизнь остался номер, вытатуированный в Освенциме. Я точно его помню: 128018. Моя мать связывала все, о чем бы она ни говорила — розу в саду, муху на окне, астронавта в Космосе, — с нацистским холокостом. Она связывала с ним даже любую популярную песенку, которая ей нравилась. Тогда гремело бродвейское шоу «Волосы» и в нем исполняли песенку под названием "Пусть светит солнце". Эта песенка очень волновала мою мать. Она говорила, что вспоминает о том, как она шла через гетто или через концлагерь и при этом всегда смотрела на небо. Ей хотелось, чтобы хотя бы солнце светило: "Пусть светит солнце". Мой отец никогда не проронил ни единого слова о том, что он пережил во вторую мировую войну, а моя мать не переставала говорить об этом. Но был некий круг, который она не переступала: она никогда не говорила нам, что произошло с ее семьей. Я знаю, что у моего отца была сестра, моя мать однажды рассказала, что видела ее в концлагере в Майданеке. Так как никакие фотографии после войны не сохранились, мой отец все время просил ее: расскажи, как она выглядела. Это была единственная ниточка, которая еще связывала его с его семьей.

Т. Ш.: Ваши родители научили Вас сравнивать. Это Вы и делаете, когда, например, сравниваете компенсации, полученные Вашими родителями, с денежными суммами, которые присвоила себе Конференция по еврейским притязаниям, которая вела переговоры о соглашении с Германией.

Н. Ф.: Факты очень просты. Репутация правительства Германии при распределении компенсаций была прекрасной. Вы можете говорить о немцах что угодно — мои родители ненавидели немцев, они никогда не сказали о немцах ни одного доброго слова. Но мой отец, который получил компенсацию от Германии, никогда не предъявлял никаких претензий к германскому правительству. Моя мать должны была получить компенсацию через Конференцию по еврейским притязаниям. Она не получила ничего. Она испытывала глубокую антипатию к этой организации, ненавидела ее, и эти ее чувства полностью разделяли все другие жертвы холокоста. После выхода в свет моей книги я вступил в контакт с некоторыми из них. И есть один пункт, в котором все они сходятся, совершенно разные люди из совершенно разных мест, ортодоксы и атеисты, люди из Бельгии, Венгрии и Германии. Я могу назвать их имена: Лиана Стабински из Бельгии, Гизела Вейсхауз из Венгрии, чета Маршевских из Берлина. У всех них есть одно общее, все они говорят — и для меня это самое авторитетное и самое уничтожающее мнение обо всей этой презренной индустрии холокоста, — что настоящие жертвы преследований больше доверяют германскому правительству, чем еврейским организациям.

Т. Ш.: Итак, мы перешли к критике, содержащейся в Вашей книге "Индустрия холокоста". Ваше главное обвинение: