— Знаешь ли ты,— спросил он, глядя на нее снизу вверх,— что я люблю тебя?

Эсменет улыбнулась, и одна часть ее души по-девичьи вспыхнула, а другая, старше и мудрее, глядела на него опытными глазами шлюхи.

— Я знаю,— сказала она.— Но я... я...

— Да, ты и должна бояться того, что вот-вот случится,— отвечал он.— Все люди должны бояться.

Она колебалась.

— Я умру без тебя.

Разве она не говорила того же Акке?

Келлхус положил теплую светящуюся ладонь на ее округлившийся живот, как будто благословил ее чрево.

— Как и я без тебя.

Он обнял Эсменет и разогнал ее тревоги долгим поцелуем. Он обнимал ее со странной горячностью, но по-прежнему не отрывал глаз от Шайме. Эсменет прижалась к крепкой груди Келл-хуса и думала о силе, что таилась в его сердце и его руках. Она думала о даре пророчества и о том, что этот дар убивает всякого, кто им отмечен.

«Никогда не отпущу,— говорила она себе.— Никогда».

Келлхус чудесным образом услышал ее. Он всегда слышал.

— Беспокойся о будущем, Эсми. Не обо мне.— Келлхус пальцами провел по волосам Эсменет, и ей стало щекотно.— Эта плоть — всего лишь моя тень.

Как далеко он должен зайти?

Келлхус думал о заснеженных горах, о сиянии солнечных лучей на ледяных вершинах. О дремучих лесах, о заброшенных го-

родах, о поросших мхом покосившихся статуях. О безлюдных крепостях...

Ему казалось, что кто-то рядом выкрикивает его имя под замерзшими лесными сводами.

— Келлхус! Келлху-у-ус! Как далеко он должен зайти?

Он отправил Эсменет обратно в лагерь и двинулся на запад по вытоптанному пастбищу, вверх по холмам. На самой вершине он остановился среди высохших дубов и повернулся спиной к Гвоздю Небес, сиявшему теперь над Шайме и Менеанором, чтобы выбрать путь по направлению его оси...

В сторону Киудеи.

— Я знаю, что ты слышишь меня,— сказал он этому темному и священному миру.— Я знаю, что ты слушаешь.

Непонятно откуда налетел ветер, вытянул травы длинными лентами на юго-запад. Сухие деревья трещали и скрипели, над ними сияли звезды.

— Что я должен был сделать? — повторил он.— Они замечают только то, что лежит прямо перед ними. Они слушают лишь то, что приятно их ушам. Незримое, неуловимое они... доверяют тебе.

Ветер утих, воцарилась неестественная тишина. Келлхус слышал даже тихие звуки движения мучнисто-бледных личинок, копошившихся в тушке дохлой вороны в пяти шагах от него, и шорох муравьев под дубовой корой.

Он чувствовал в воздухе вкус моря.

— Что я должен был сделать? Рассказать им правду?

Он наклонился и выдернул сучок, застрявший между ремней правой сандалии. Рассмотрел его в свете луны, поднял взгляд на тонкие крепкие ветки, отнимавшие столько простора у небес. Бивень, вырастающий из бивня. Деревья вокруг него засохли несколько лет назад, но на ветке все-таки распустились два листика, один бледно-зеленый, второй бурый...

— Нет,— сказал Келлхус— Я не могу.

Дуниане отправили его в мир как убийцу. Его отец был опасен для них, он угрожал Ишуали — великому убежищу их священной медитации. У дуниан не было иного выбора: они должны были

послать Келлхуса, даже если это послужит целям Моэнгхуса... Что еще им оставалось?

И он прошел всю Эарву от разоренного севера до буйных городов юга. Он использовал любые преимущества — и улыбки, и кулаки. Помехи были сведены к минимуму. Он изучил все, что дал ему мир: языки, истории, интриги, особенности человеческих сердец. Он овладел самыми могучими орудиями людей — верой, военным искусством и колдовством.

Он был дунианин, один из Подготовленных. Он всегда следовал Логосу, шел Кратчайшим Путем.

И все же он зашел так далеко.

Распятый на круге, он медленно вращался под темными ветвями Умиаки. Серве висела у него за спиной, нагая и холодная как камень. Лицо ее распухло и почернело.

«Я плакал».

Келлхус отбросил ветку и помчался по траве к горам Бетмул-ла, чей силуэт темнел на горизонте. Он перепрыгивал через кусты, бежал по сумрачным ущельям, взбирался на неровные склоны.

Он бежал, спотыкался, но не снижал скорость. Эта земля — его земля. Подготовленная земля.

Все вокруг — единый мир. Препятствия бесконечны, но он сильнее.

Они не равны ему.

Те, кто расслышал этот шум — немногочисленные кианцы и амотейцы,— могли подумать, что где-то неподалеку рабы выбивают ковры. Только звук шел сверху, от звезд.

Звук пролетел вдоль крытых галерей Первого храма и превратился в тень, пополз по сводам и потолочным фрескам. Промелькнула тень, на мгновение закрыв то, что лежало ниже ее, затем исчезла. Ее глаза жадно смотрели вокруг, а душа спала миллионы дет. Мудрая и коварная. Яростная, как животное.

Какие здесь бесконечные пространства и тесные небеса.

Шипы. Каждый его взгляд пронзал, словно шип.

«Это слабые камни. Мы могли бы отбросить их...»

«Не делай ничего,— ответил Голос— Просто наблюдай».

«Они знают, что мы здесь. Если мы ничего не будем делать, они найдут нас».

«Тогда испытай их».

Сифранг упал на пол и съежился, испытывая отвращение ко всему, что имеет форму, ко всякой поверхности. Он ждал, тоскуя по непроглядным безднам. Вскоре пришел один из них. Этот человечек не имел глаз, но все еще видел... видел на самом деле, хотя и не чувствовал боли. Однако у его страха тот же соленый вкус.

Тварь встала и явила свою форму. Зиот — лицо его сияло, как солнце.

Человечек в страхе зашевелился, затем явил собственный свет — нить чистой энергии. Одной рукой Зиот схватил ее. Ему было любопытно. Он потянул за нить, и душа вылетела из человечка. Свет исчез. Мясо шлепнулось на пол.

«Слабый...»

«Есть другие,— ответил Голос— Гораздо, гораздо сильнее».

«Возможно, я умру».

«Ты слишком силен».

«Возможно, ты умрешь со мной... Ийок».

Что-то — некое колеблющееся отсутствие — кружилось над Ахкеймионом... Он должен проснуться.

Но запах бросил Сесватху на колени, выворачивая его нутро снова и снова. Его рвало жгучей желчью, внутренности сводило в конвульсиях. Нау-Кайюти стоял и смотрел на него, слишком измученный, чтобы найти слова.

Они карабкались через бесконечный мрак, выше и выше. Они знали, что рано или поздно пустота откроет им свои ужасы. Это началось с дождя отбросов: моча и дерьмо сочились из трещин, лились сплошной стеной, через которую приходилось проходить. Они пробирались между потоками навозной жижи, низвергавшейся в непроглядную тьму. Они обходили огромные ямы гниющей плоти, уродливых и обычных тел, явно сброшенных откуда-то с высоты. Потом они вброд перешли озеро, полное солоноватой воды, наверное скопившейся за тысячи лет дождей.

Они плакали от счастья, омываясь в ней. Казалось, что очиститься в таком месте невозможно.

Конечно, Сесватха знал все это по слухам. Один раз он даже долго говорил с Нильгикашем, пробравшимся через эти подземелья тысячу лет назад. Но ничто не могло подготовить их к страшной необъятности Инку-Холойнас По словам нелюдского короля, досле падения Ковчега из каждой сотни инхороев выжило не более одного. И все же тысячи тысяч воевали против нелюдей в бесчисленных войнах. Ковчег, как утверждал Нильгикаш, был замкнутым миром, лабиринтом лабиринтов.

— Будь осторожен,— нараспев говорил он.— Как бы глубока ни была чаша зла, она всегда переполнена.

Нау-Кайюти увидел свет первым. Бледное свечение виднелось в конце бокового прохода. Затушив свой огонек, они тихо двинулись по уклону. Идти бесшумно было легко. Доски наклонного пола давно сгнили и уступили место земле, праху и мелкому мусору, собравшемуся здесь за века. С каждым шагом вонь становилась все отвратительнее. Когда до цели осталось несколько шагов, их накрыл ревущий грохот.

Коридор оборвался. То, что казалось единым источником света, разбилось на тысячи огней и повисло над разверзшейся бездной. Нау-Кайюти ахнул и выругался. Сесватха, задыхаясь, упал на колени, и его вырвало. Этот смрад был человеческим. Самая невыносимая вонь на свете.