Это слишком абсурдная мысль.

Солнце уже висело низко над влажной землей, когда Келлхус заканчивал совет. С гудящей от жары головой Ахкеймион пережидал обязательные молитвы и взаимные поздравления. Солнце и бездействие так влияли на него, что он готов был заплакать. Он почти пожелал, чтобы та привидевшаяся ему зловещая птица действительно предвещала нападение Консульта. Что угодно, только не это... лицедейство.

Затем, словно все пришли к согласию, совет завершился. Каменные провалы руин гудели от приветственных криков и разговоров. Ахкеймион потер затекшую шею, поднялся по ступеням на возвышение и бесцеремонно уселся там. Его спину щекотал взгляд Эсменет, но айнритийские вельможи уже поднимались на возвышение, чтобы поклониться ей. Ахкеймион чувствовал себя слишком усталым. Он стер с лица пот шафрановым рукавом.

Кто-то коснулся его, словно хотел схватить за плечо, но передумал. Ахкеймион обернулся и увидел Пройаса. Темный от загара, в шелковом халате, тот мог бы сойти за кианского принца.

— Акка,— просто произнес он.

— Пройас.

Повисло неловкое молчание.

— Я подумал, что должен сказать тебе,— начал Пройас, явно смущенный.— Тебе надо повидаться с Ксином.

— Это он тебя прислал?

Принц покачал головой. Он выглядел странно: отросшая борода была заплетена в косички, от чего он казался много старше своих лет.

— Он спрашивает о тебе,— запинаясь, выговорил Пройас— Тебе надо пойти...

— Я не могу,— ответил Ахкеймион резче, чем хотел.— Я — единственный щит между Келлхусом и Консультом. Я не могу покинуть пророка.

Глаза Пройаса гневно сузились, но Ахкеймион не мог отделаться от мысли, что внутри принца что-то надломилось. Что касается Ксинема, то он перестал искать искупления. Он больше не делал различий между бедствиями. Он вынесет все, если надо.

— Раньше ты мог его покинуть,— ровно сказал Пройас.

— Только по его просьбе и вопреки моим возражениям. Откуда появилось это внезапное желание — наказать? Теперь,

когда принц о чем-то попросил, Ахкеймиону захотелось, чтобы Пройас увидел отражение своего же жестокого пренебрежения и так отомстить ему за собственные грехи. Даже сейчас, после всех уроков Келлхуса, Ахкеймион не забыл старые счеты. «Почему я всегда так поступаю?»

Пройас моргнул, поджал губы и процедил сквозь зубы:

— Ты должен пойти к Ксинему,— на сей раз даже не пытаясь скрывать злость.

Он ушел не попрощавшись.

Слишком ошеломленный, чтобы думать, Ахкеймион стал рассматривать собравшихся князей, Гайдекки и Ингиабан обменивались шуточками — ну, это неудивительно. Ирисе по-прежнему заикался; похоже, после Момемна только он не изменился. Готиан распекал молоденького шрайского рыцаря. Сотер и еще несколько айнонов улыбались, глядя на то, как Ураньянка целует колено Воина-Пророка. Хулвагра молча стоял в тени слуги своего покойного брата Ялгроты. Все переговаривались, создавая пересекающиеся круги, словно ячейки огромной кольчуги...

И тут Ахкеймиона поразила мысль: «Я один».

Он ничего не знал о семье. Только то, что его мать умерла. Он презирал свою школу почти так же, как школа презирала его. Он потерял всех учеников одного за другим. Эсменет предала его...

Он закашлялся и сглотнул комок в горле, выругав себя за глупость. Потом окликнул проходившего мимо раба — мрачного подростка — и велел принести неразбавленного вина.

«Видишь,— сказал он сам себе, когда парнишка убежал,— хоть один друг у тебя есть».

Положив руки на колени, он хмуро уставился на сандалии, потом поглядел на свои нестриженые ногти. Подумал о Ксинеме. Надо пойти к нему...

Он не обернулся, когда какая-то тень села рядом с ним на ступеньки. Вдруг запахло миррой. Юная часть его души подпрыгнула от радости, хотя он знал, что это не Эсменет. Тень была слишком темной.

— Что, пора? — спросил Ахкеймион.

— Скоро,— ответил Келлхус.

Ахкеймион боялся этих ночных уроков Гнозиса. Мгновенно усваивать логику или арифметику — само по себе чудо, но когда человек так же изучает древние боевые заклинания — это совсем другое. Как не бояться, когда ученик легко превзошел пределы сравнения или классификации?

— Что тебя беспокоит, Акка?

«А ты будто не знаешь?» — захотелось ему рявкнуть. Вместо этого Ахкеймион повернулся к Келлхусу и спросил:

— Почему Шайме?

Воин-Пророк молча внимательно смотрел на него ясными голубыми глазами.

— Ты сказал, что пришел спасти нас,— настойчиво продолжал Ахкеймион — Ты признал это. Почему же мы идем на Шайме, когда судьба ждет нас в Голготтерате?

— Ты устал,— сказал Келлхус— Наверное, нам лучше продолжить уроки завтра...

— Я в порядке! — возразил Ахкеймион, ужасаясь собственным предположениям.— Сон и схоласт Завета,— неуклюже добавил он,— старые враги.

Келлхус кивнул, печально улыбнулся.

— Твоя скорбь... она до сих пор властвует над тобой. Ахкеймион отчего-то предательски ответил:

— Да.

Число айнрити уменьшилось. Несколько человек остановились на почтительном расстоянии, явно ожидая Келлхуса, но Воин-Пророк жестом отпустил их. Вскоре Келлхус и Ахкеймион остались одни. Они сидели рядом на краю возвышения и глядели, как темнеют и сливаются тени в провалах руин. Подул сухой ветер, и Ахкеймион ненадолго прикрыл глаза, наслаждаясь его прохладным прикосновением и прислушиваясь к шелесту в траве, проросшей сквозь пол. Жужжала случайно залетевшая пчела.

Это напомнило давние дни, когда он прятался от отца в овраге подальше от берега. Тишина, застывшая среди стволов растений. Ощущение медленно затухающего света. Безграничное небо. Миг, вырванный из череды мгновений, когда глубокий покой природы придавал ощущение полета мыслям о прошлом и будущем. Ахкеймион даже ощущал запах камня, остывающего в сумерках.

Казалось невероятным, что в этом самом дворце жил Шиколь.

— Знаешь,— проговорил Келлхус,— было время, когда я слушал мир и не различал ничего, кроме шума.

— Я не знал...

Келлхус поднял лицо к небу, закрыл глаза. Солнечные лучи гасли в шелковых глубинах его волос.

— Теперь я знаю другое... Есть нечто большее, чем шум, Акка. Есть голос.

По спине Ахкеймиона прошла дрожь, словно спины коснулось что-то мокрое и холодное.

Устремив глаза к горизонту, Келлхус прижал ладони к бокам. На фоне шелковой материи Ахкеймион видел золотое свечение его пальцев.

— Скажи, Акка,— заговорил Келлхус,— когда ты смотришь в зеркало, что ты видишь? — Он говорил как усталый ребенок.

Ахкеймион пожал плечами.

— Себя.

Снисходительный взгляд наставника.

— Ты уверен? Ты видишь себя своими глазами или просто видишь свои глаза? Отбрось предположения, Акка. Спроси себя, что ты видишь на самом деле?

— Свои глаза,— подумав, признал он.— Просто вижу свои глаза.

— Тогда ты не видишь себя.

Ахкеймион ошеломленно уставился на его профиль. Усмешка Келлхуса сверкнула хитрым озорством.

— Но где же ты, если тебя нельзя увидеть?

— Здесь,— сказал Ахкеймион после мгновенного замешательства.— Я здесь.

— А где это самое «здесь»?

— Оно...— Он на мгновение нахмурился.— Оно здесь... внутри того, что ты видишь.

— Здесь? Но как ты можешь быть здесь,— рассмеялся Келлхус,— когда здесь я? А ты — там.

— Но...— Ахкеймион выдохся и почесал подбородок.— Хватит играть словами! — воскликнул он.

Келлхус кивнул, и лицо его стало одновременно загадочным и озадаченным.

— Представь себе,— сказал он,— что ты охватываешь Великий океан во всей его огромности и складываешь в виде человека. Есть глубины, Акка, что уходят скорее внутрь, чем вниз, и предела им нет. То, что ты называешь внешним, на самом деле внутри, в тебе и везде. И где бы мы ни находились, оно всегда здесь. Куда бы мы ни шли, мы всегда находимся в одном и том же месте.

Метафизика, понял Ахкеймион. Он говорит о метафизике.

— Здесь,— повторил Ахкеймион.— Ты хочешь сказать, «здесь» — это место вне места?

— Именно. Твое тело есть твоя поверхность, ничего более. Точка, которой твоя душа прикасается к миру. Даже сейчас, когда мы смотрим друг на друга через это расстояние с двух разных точек, мы стоим в одном и том же месте, в том же нигде. Я вижу тебя своими глазами, а ты — моими, хотя и не знаешь этого.