Найюр вспомнил кровь и искаженные от ярости лица. Рев тысяч голосов. Огонь. Все нахлынуло разом — ужас и экстаз Джокты. А затем он... Конфас. Бог с разбитым лицом.

Скюльвенд рассмеялся, громко и от души. На мгновение человек застыл, словно неожиданно осознал свое бессилие.

— Ты издеваешься надо мной,— произнес он с неподдельным недоумением.— Насмехаешься!

И тут Найюр понял, то Конфас говорит искренне и верит в собственные слова. Конечно, он сбит с толку. Он признал брата, гак почему же брат не признает его?

Вождь утемотов засмеялся громче.

— Брат? Твое сердце визгливо, твоя душа бесцветна. Твои заявления нелепы, ты не понимаешь истинной сути событий. Ты говоришь, как глупый маменькин сынок.— Найюр сплюнул розовую слюну.— Равный? Брат? В тебе нет стали, чтобы быть моим братом. Ты сделан из песка. И скоро тебя развеет ветром.

Не говоря ни слова, Конфас шагнул вперед и опустил ногу в тяжелой сандалии ему на голову. Мир мгновенно погрузился во тьму.

Найюр хрипел, захлебываясь кровью. При этом он необыкноненно отчетливо слышал, как уходит экзальт-генерал, как скрипит кожа под его кирасой, как ножны царапают кожаную юбку. Конфас отбросил полог шатра и вышел в лагерь, где его встретили приветственными криками. И Найюр ощутил себя меж двух огромных жерновов: землей, что терзала его избитое тело, и круговертью людей с их фатальными устремлениями.

«Наконец-то,— рассмеялось что-то в глубине его души.— Наконец-то все кончится».

Через мгновение вошел генерал Сомпас. Лицо его было мрачным, в руке он держал кинжал. Не раздумывая, он опустился на колени подле Найюра и начал перерезать кожаные ремни, связывавшие скюльвенда.

— Остальные ждут,— приглушенным голосом сказал он.— Твоя хора на столе.

Найюр смог лишь хрипло прошептать в ответ:

— Куда ты ведешь меня?

— К Серве.

Генерал без помех провел скюльвендского пленника к темному краю нансурского лагеря. Они прошли сквозь ряд часовых, пересекли ликующий и пирующий лагерь. Никто не спросил, почему генерал одет в капитанскую форму. Эту армию возглавлял блестящий и экстравагантный командир, чьи странности неизменно приводили к победе и отмщению. А Биакси Сомпас был его человеком.

— Это всегда так просто? — спросил Найюр у твари.

— Всегда,— ответила тварь.

В темноте под зарослями рожкового дерева их ждали Серве, ее братья и восемь коней, нагруженных всем необходимым. Еще не забрезжил рассвет, когда далеко позади, за спиной, они услышали первый звук рога.

Одно слово преследовало Икурея Конфаса. Оно как будто наблюдало за ним со стороны. «Ужас».

Он сидел, устало навалившись на луку седла, и глядел, как пламя факелов сверкает между темных деревьев впереди. За спиной в лагере перекликались голоса. Тьма кишела огнями.

— Скюльвенд! — крикнул Конфас в темноту.— Скюльвенд! Он даже не оборачивался к своим офицерам, и так зная, что

они вопросительно переглядываются.

Что же такого было в этом человеке, в этом демоне? Почему он так влиял на Конфаса? Несмотря на извечную ненависть нансурцев к скюльвендам, Конфас испытывал к ним какую-то извращенную любовь. В них было нечто мистическое. Их мужествен-

иость переступала границы всех законов, ограничивавших жизнь цивилизованных людей. Там, где нансурцы льстили и торговались, скюльвенды просто брали свое. Их жестокость была целой и абсолютной, в то время как нансурцы разбивали ее на мелкие кусочки и вставляли в разноцветную мозаику своего общества.

От этого скюльвенды казались более... более сильными мужчинами.

И теперь вот этот Найюр, этот вождь утемотов. И Конфас, и множество воинов в Джокте видели: в отблесках пожара глаза варвара сверкали, как вставленные в череп горящие угли, а кровь вернула его коже истинный цвет. Несущие смерть руки, рокочущий голос, слова, поражавшие прямо в сердце. Они видели Бога. Они видели, как за скюльвендом вставала тень Гилгаоала, огромная и рогатая...

И вот теперь, когда они повергли его на землю, словно бешеного быка, когда они наконец захватили его — словно взяли в плен саму войну! — он просто исчез.

Кемемкетри утверждал, что никакого колдовства тут нет, и Конфас впервые разделил опасения своего дяди насчет Сайка. Может, это их рук дело? Или, как говорил Кемемкетри, это сделали Безликие? Солдаты будто бы видели, что скюльвенда через лагерь провел Сомпас. Но это совершенно невозможно, поскольку сам Конфас, выйдя от Найюра, сразу пошел к Сомпасу.

Безликие... Оборотни, как называл их адепт Завета. Конфас узнал от Кемемкетри, что дядю убила одна из этих тварей под личиной императрицы. Он стал вспоминать, что там болтал о них болван из Завета, когда они в Карасканде обсуждали судьбу князя Атритау. Они не кишаурим, Конфас уже понял. Теперь, когда Ксерий погиб, это стало еще очевиднее: зачем кишаурим убивать единственного человека, способного их спасти?

Но если они не кишаурим, значит ли это, что тут замешан КонI ульт, как утверждал адепт? Неужели и в самом деле начался Второй Армагеддон?

Ужас. И как тут не ужасаться?

Все это время Конфас считал, что они с дядей держат все под контролем. Остальные ходят по веревочке и путаются в сетях их i л иных замыслов — так он думал. Какое самомнение! Кто-то дру-

гой знал, кто-то другой наблюдал за происходящим, а Конфас даже не подозревал об этом!

Что творится? Кто руководит событиями?

Не император Икурей Конфас I.

Его орлиный профиль был четко очерчен в свете факелов. Сомпас смотрел на него выжидающе, но, как и прочие, держал свое мнение при себе. Они понимали, что настроение у него не просто паршивое. Конфас осматривал выбеленные луной окрестности и испытывал отчаяние перед лицом безбрежного мира, поглотившего все, чего он желал. Будь он сейчас один, сам по себе, у него не осталось бы надежд.

Но он был не один. У него было много людей. Умение подчинять разум и тело воле другого — вот в чем истинный гений человека. В способности преклонять колена. С такой силой, понял Конфас, он уже не связан местом и временем. С такой мощью он может дойти до горизонта! Он — император.

Как же ему не смеяться? Какая замечательная у него жизнь!

Надо лишь все упростить. И начнет он со скюльвенда... Выбора нет,

Скюльвенд станет первым не случайно. Конфас приблизился к тому, чтобы восстановить империю в полноте ее былой славы, а для этого необходимо убить потомка их давнего врага. Скюльвенды издревле стояли на пути империи. Конфас об этом и говорил, не так ли? Он киранеец. Он кенеец...

Немудрено, что дикарь смеялся!

За всем этим стояли боги, Конфас не сомневался. Они завидовали своему брату. Как дети разных отцов, они обижались. Во всем этом заключался некий смысл, несомненно. Это некое предупреждение. Он теперь император. Ход сделан. Правила изменились...

Почему, почему он не убил демона? Что за слабость, что за тщеславие остановило его руку? Что за железная рука держала его за горло? Ожог от семени скюльвенда у него на спине?

— Сомпас! — почти крикнул Конфас.

— Да, о Бог Людей?

— Как тебе нравится звание экзальт-генерала? Этот неблагодарный сглотнул.

— Очень нравится, о Бог Людей.

Как же не хватает Мартема и холодного цинизма его взгляда!

— Возьми кидрухилей. Всех. Загони этого демона для меня, Сомпас. Принеси мне его голову, и ты станешь... экзальт-генера-лом, Копьем империй.— Конфас улыбнулся, но злобно прищурил глаза.— А если ты подведешь меня, я сожгу тебя, твоих сыновей, жен — все семя Биакси. Всех сожгу живьем.

Полагаясь на сверхъестественное зрение Серве, они вели коней в непроглядной ночи. Они понимали, что чем дальше они успеют уйти до рассвета, тем больше их преимущество. Они прокладывали путь среди кустарников, по высоким склонам, затем спустились в лесистую долину, где воздух был напоен кедровой горечью. Израненный Найюр неуклюже хромал, держась лишь на неутолимом чувстве вроде голода или страха. Мир вокруг расплывался, обычные предметы становились злонамеренными и кошмарными. Черные деревья хватали Найюра, всаживали когти в его щеки и плечи. Невидимые камни били по ногам. Окаймленная кругом луна раздевала его.