дрогались в дерьме, кричали и визжали, голоса их распадались на чудовищный хор. Затем из камня и грязи они хохотали:

— Чигра-а-а!.. Грядут беды, Чигра-а-а-а...

Ахкеймион никак не мог решить, что тревожит его сильнее: их лица, составленные из тысяч щупальцев, которые постоянно сжимались и разжимались, или бездонное спокойствие, с каким Келлхус смотрел на них. Никогда, даже в Снах о Первом Армагеддоне, он не видел таких крайних проявлений добра и зла. Никогда не чувствовал большей уверенности.

Ахкеймион сопровождал Келлхуса и на аудиенции с Багряными Шпилями — по вполне понятной причине. Адепты вели себя удивительно надменно, а Элеазар явно пристрастился к хмельному. Его движения стали жесткими и неуклюжими, составляя пугающий контраст с той велеречивой презрительностью, что отличала великого магистра в Момемне. Исчезли деспотическая самоуверенность и оценивающий взгляд, Элеазар больше не кичился знанием джнана. Теперь он казался юнцом, осознавшим наконец фатальную непомерность своих претензий. Священное воинство продвигалось к Шайме, твердыне кишаурим. Больше не будет бесполезных молитв. Багряные Шпили скоро встретятся со своим смертельным врагом, и их великий магистр Ханама-ну Элеазар страшно боялся, как бы не сделать ошибку. Он боялся сгореть в пламени кишаурим, боялся разгрома своей драгоценной школы.

Вопреки всему, Ахкеймион жалел его. Примерно так же, как крепкий человек жалеет слабого, когда тот заболел. Это было безотчетное чувство. Каждый пройдет испытание Священной войной. Кто-то выйдет из нее более сильным. Кого-то она сломает, а кого-то согнет. Все увидят, кто есть кто и что почем.

Любитель чанва Ийок никогда не присутствовал на этих встречах, и никогда никто не упоминал о нем. Ахкеймион был очень благодарен за эту небольшую милость. Несмотря на ненависть и желание убить врага той ночью в Яблоневых садах, он взыскал лишь малую часть того, что ему задолжали. Когда один из Сотни Столпов поднес нож к этим глазам с красными зрачками, Ийок внезапно показался Ахкеймиону незнакомцем — несчастным и...

невинным. Прошлое стало дымом, возмездие — отвратительным. Вправе ли он вершить окончательный суд? Из всех деяний человека лишь убийство необратимо и абсолютно.

Не будь это местью за Ксинема, Ахкеймион вообще не решился бы на такое.

Келлхуса целый день занимали нужды войска. Айнритийские князья шли к нему бесконечной чередой, приносили данные разведки о землях, что лежат впереди, обсуждали неотложные вопросы, и чем дальше Священное воинство продвигалось в пределы Ксераша, тем чаще созывали военный совет.

Ахкеймиона прибивало то к одной, то к другой партии, образовавшейся около Келлхуса. Иногда ради любопытства он вслушивался в разговоры на совете. Поскольку другие приходили и уходили, а он оставался, Ахкеймион мог судить об удивительной глубине ума Келлхуса. Тот цитировал слово в слово послания и замечания, относившиеся к предшествующим дням, не забывал ни единого имени, ни одной детали, даже когда дело касалось таких приземленных материй, как снабжение. Ахкеймион то и дело, не веря глазам и ушам, обращал взор в сторону других присутствующих, особенно сенешаля-секретаря Келлхуса Гайямакри. Люди улыбались, качали головой и в восхищенном изумлении поднимали брови. Это изумление было лучшим подтверждением.

— Чем же мы заслужили,— спросил кто-то из них,— такое чудо?

Не считая советов с участием Великих Имен, Ахкеймион скоро потерял интерес к этим игрушечным драмам. Его мысли блуждали далеко, как и прежде, тсогда он ехал в обозе войска. Князья по-прежнему кланялись ему, но вскоре он слился с живым фоном, который представляла собой Священная свита.

Хотя никто им особенно не интересовался, нелепая значительность собственного положения давила Ахкеймиона. Иногда в моменты усталости он смотрел на Келлхуса и испытывал чувство отстраненности. Дымка нереальности развеивалась, и Воин-Пророк представал таким же уязвимым, как окружавшие его воинственные мужчины, и куда более одиноким. Ахкеймион цепенел от ужаса: он понимал, что Келлхус, каким бы богоравным ни казался, на самом деле смертен. Он — человек. Не было ли это уро-

ком Кругораспятия? И если что-то случится, все потеряет смысл, даже его любовь к Эсменет.

В такие минуты его охватывал странный пыл, совершенно несходный с лихорадкой, порожденной ночными кошмарами адепта Завета. Фанатическое увлечение личностью.

Быть преданным делу — это как двигаться по инерции без направления и цели. Слишком долго он следовал мрачной миссии: блуждал под влиянием Снов, вел своего мула по дорогам и тропкам, но никогда никуда не прибывал. Но рядом с Келлхусом все изменилось. Как раз этого Ахкеймион не мог объяснить Наутцере — Келлхус воплотил все абстракции их школы. В этом человеке заключалось будущее всего человечества. Он был единственным спасением от Конца Концов.

От Не-бога.

Несколько раз Ахкеймиону казалось, что он заметил золотистое свечение вокруг рук Келлхуса. Он поймал себя на мысли, что завидует людям вроде Пройаса — тем, кто видит такое постоянно. И понял, что с радостью умрет за Анасуримбора Келлхуса. Он что угодно отдаст ради него, несмотря на свою неутоленную ненависть.

Однако, к собственному ужасу, Ахкеймион обнаружил, что ему все труднее сохранять это ощущение в течение дня. Его мысли начинали блуждать так, что иногда он даже сомневался, сможет ли защитить Келлхуса при нападении Консульта. Тогда он мотал головой и, нахохлившись подобно ястребу, смотрел вдаль. Он внимательно изучал каждого, кто приближался к Келлхусу.

Как обычно, больше всего его отвлекала Эсменет.

Иногда она ехала верхом — поначалу неуверенно, но потом быстро привыкла и к лошади, и к седлу. Даже следуя во главе Священной свиты рядом с Келлхусом, Ахкеймион постоянно видел ее. Порой его охватывала грусть, и он погружался в молчание, пока Келлхус и благородные командиры о чем-то переговаривались поблизости. Иногда он просто погружался в раздумья, отрешенно глядя на нее, отмечая ее мужество и то, как непререкаема ее власть над свитой. Все вокруг Эсменет становилось бодрым и наполнялось жизнью. Она изменилась.

Однако чаще она путешествовала в так называемом Черном паланкине — роскошных носилках на плечах шестнадцати киан-ских рабов. Рядом с носилками ехал писец, и весь день Ахкеймион наблюдал, как туда подъезжают всадники, чтобы обсудить с Эсменет насущные заботы. Ее саму он видел лишь тогда, когда Келлхус скакал рядом с паланкином, принимая решения и раздавая указания. Сквозь мелькание тел и рук можно было порой заметить за поднятой занавеской носилок ее накрашенные губы или руку на колене, пальцы расслабленной кисти. Иногда Ахкеймиону болезненно хотелось вытянуть шею, чтобы разглядеть ее лицо или даже позвать по имени. Он почти никогда не видел ее глаз.

Периодически, после очередного перехода войска, они сталкивались в суматохе, вечно окружавшей Умбилику. Эти встречи всегда происходили на людях, и Ахкеймиону доставался лишь вежливый кивок. Поначалу он считал Эсменет жестокой и подозревал, что она, как и многие другие, лелеет зависть как подпитку для ненависти. Нет лучшего способа уничтожить остатки прежней любви. Но через некоторое время он понял: она поступает так ради него — и ради себя. Все знали, что, до того как Келлхус взял ее себе, Эсменет была любовницей Ахкеймиона. Никто не осмеливался напоминать, но он порой различал это во взглядах людей, и особенно Пройаса. Внезапно промелькнувшее понимание его позора. Внезапная жалость.

Любой знак внимания к нему со стороны Эсменет напомнил бы другим о его унижении. О позоре рогоносца.

Через пять дней после выхода из Карасканда рабы собрали и украсили огромный шатер. Ахкеймион ушел к себе, чтобы переодеться к вечеру, и обнаружил ее. Она стояла в полумраке полотняной палатки, одетая в черно-золотое платье. Ее волосы были спрятаны под гиргашским головным убором.

— Ахкеймион,— произнесла она. Не Акка.

Он с трудом взял себя в руки, охваченный желанием обнять ее.