– Она погибнет. Хапусенеб спокойно кивнул.

– Думаю, да. Но она скорее погибнет, чем оскорбит своего Отца, а убийство – это оскорбление, которое есть смрад для бога.

– А как же ты и я, Хапусенеб? Смерти я не страшусь, главное – служить ей. Разве мы ничего не можем предпринять тайно?

– Только это скоро перестанет быть тайной. Разве можно уничтожить молодого человека, полного сил и любви к жизни, и не вызвать подозрений? Подозрения падут на Единого, а не на нас, и пострадает она, а не мы.

– Надо было отравить его еще тогда и не слушать никаких приказов!

– Ей стало бы легче, возможно, она даже была бы нам благодарна, но со временем ее доверие к нам увяло бы, и мы с тобой оказались бы не у дел. Нет, она знает, что, удерживая свою руку, навлекает погибель на себя, но не двинется с места. Она великий, воистину великий царь.

– Разве мы ничего не можем сделать, друг? – Сенмут говорил тихо, безжизненным голосом. – Неужели нам суждено-таки увидеть Египет в руках Тутмоса? А как же ее светлость Неферура?

– Ей ничего не грозит. Тутмос должен жениться на ней, чтобы узаконить свое право на престол, и он, вне всякого сомнения, так и сделает. Ты же знаешь, что Единый планирует их помолвку.

– Чтобы отсрочить час своего поражения! Но Тутмоса не проведешь. Он-то не так обременен милосердием и принципами, как она. Едва он заполучит Неферуру…

– Возможно. – Хапусенеб широко развел руками. – Этого я не знаю. Все, что мы можем, – служить, как делали это всегда, и всеми силами стремиться продлить ее годы. Она пестовала Египет, точно любимое дитя. Даже Тутмос не может не признать этого. Кроме того…» ••

– Но если бы мы это сделали и Тутмос был бы мертв, ее гнев сразу обрушился бы на нас, зато потом… потом…

– Она чувствовала бы себя виновной, и мертвый Тутмос прикончил бы ее так же верно, как и живой. Смирись с этим, Сенмут. Она не хочет смерти своего племянника-пасынка. Будь это иначе, он был бы мертв давным-давно, от твоей ли руки, моей ли, Менха, Нехези – любого из тех, кто служит ей.

Он говорил страстно, словно выстреливая в Сенмута словами, но тот вдруг поднял руку и прервал его. Они сидели не дыша и вглядывались во тьму, напряженно вытянув шеи и прислушиваясь. Что-то зашуршало под деревьями справа. Сенмут приложил палец к губам и бесшумно поднялся, потом резко вытянул руки, и кусты затряслись от его прыжка. Вставая, Хапусенеб увидел, как Сенмут выволок из кустов кого-то маленького и тощего. Это оказался служка-вииб: льняная повязка туго замотана вокруг талии, лицо искажено страхом. Одной рукой он крепко держал половину гуся, другой бешено колотил в воздухе, чувствуя, как сжимается хватка Сенмута.

– Это у нас еще кто? – сказал Хапусенеб хмуро. Сенмут ослабил хватку. Несчастный парнишка скорчился на траве, трясясь от страха.

– Один из моих виибов, я полагаю. Вставай, несчастный глупец, и объясни мне, что ты делаешь в этот час так далеко от кельи?

Сенмут почувствовал, как у него темнеет в глазах. Это не Хапусенеб говорил так спокойно, с тихой угрозой в голосе, а скользкий предатель Менена. Он снова ощутил липкий тошнотворный страх, как в ту ночь, когда прятался за стволом сикомора, и даже вспомнил боль в расцарапанной жесткой древесной корой щеке.

Парнишка поднялся на ноги, прижимая мясо к костлявой груди и глядя на двух могущественных вельмож, чьи кольца зловеще сверкали в лунном свете, а глаза были холодные, жестокие и злые.

– Я знаю, чем он тут занимается, – ответил Сенмут; голос его стал хриплым, голова кружилась. – Он навещал кухни бога, ведь вииб работает от зари до зари, и в брюхе у него всегда пусто.

– Он наверняка все слышал, – произнес Хапусенеб медленно. – Что будем с ним делать, Сенмут?

Мальчишка моргнул, из его горла вырвался сдавленный, нечленораздельный звук, но он не побежал.

Сенмут шагнул к виибу, и ему вдруг так захотелось, чтобы вернулись те солнечные дни, полные надежд, обещаний и грез о могуществе, когда он был ребенком, что у него даже сердце зашлось.

– Это правда, так ведь? – спросил он спокойно. – Ты слышал?

Мальчишка кивнул.

– Что будешь делать?

– Я не знаю, могущественный.

Его голос был хриплым от волнения, но ясные глаза смотрели прямо.

– Какой смельчак! Скажи мне: кому ты служишь?

– Я служу Амону, царю среди богов, и еще я служу фараону.

– А царевичу?

– И ему тоже. Но я не слуга тем, кто носит убийство в сердце.

Маленький подбородок дерзко задрался, но руки, державшие гуся, тряслись.

Хапусенеб со свистом втянул воздух.

– Он подписал свой смертный приговор! Если Тутмос услышит об этом, мы с тобой покойники!

– Я так не думаю, – ответил Сенмут, присаживаясь на корточки и заглядывая в худенькое лицо мальчишки. – Хочешь пойти и рассказать обо всем фараону, вииб?

– Да, но, может быть, фараон и так знает о вашем заговоре, тогда он убьет меня.

– Фараон и впрямь знает о нашем заговоре, ибо это очень старый заговор, и конца ему не видно. Но фараон не позволит нам поступить по-своему, поэтому тебя он не убьет. Можешь мне поверить!

Сенмут встал, все еще в плену воспоминаний о подростке, который пошел и лег в постель, вместо того чтобы колотить в ворота дворца фараона. Только теперь он осознал, как мучила его всю жизнь та ошибка. Теперь он не раздумывал, какое решение принять.

– Хапусенеб, ты прав. Пора покончить со всякими заговорами. Я, должно быть, рехнулся! Пусть все идет как идет, и да будет воля Амона.

Он повернулся к виибу и решительно взял его за руку.

– А мы с тобой, петушок, пойдем сейчас к фараону, и ты сам расскажешь ей обо всем, что слышал.

Хапусенеб не пошевелился, зато мальчишка задохнулся от возмущения:

– Ты отведешь меня к реке и перережешь мне там горло!

– Клянусь именем фараона, живущего вечно, что ты не умрешь, – ответил Сенмут. – Хапусенеб, спасибо, что выслушал меня. Заря близко, и она ждет гимн. Пропой его с чистой совестью!

Он мрачно рассмеялся и поволок извивающегося мальчишку через лужайку, где тьма уже уступала место белесому предрассветному свету.

Хапусенеб не стал ждать. Он повернулся и поспешно зашагал к собственному входу, над которым возвышалось изображение сурового бога Тутмоса I, египетского мстителя.

– Фараона беспокоить еще рано, – сказал Сенмут мальчишке. – Мы должны подождать, пока верховный жрец воспоет Ра в небе. Пойдем ко мне во дворец, позавтракаем вместе. Чего бы ты хотел поесть? И как твое имя?

– Сменхара, великий. – Он был ошеломлен, сомнения еще мучили его. Сенмут крепко держал его за руку все время, пока они переходили широкую аллею, что вела к царскому причалу, а потом нырнули под деревья, на тропу, которая вывела их к его собственным золоченым воротам.

– Давно ты служишь в храме?

– Два года. Мой брат – мастер мистерий.

– Вот как? А ты кем будешь?

Они миновали стражу и вошли в темный зал. Сенмут повел его направо, через аудиенц-зал в собственную спальню, кликнув по дороге Паере.

Мальчик оглядывался по сторонам, любопытство явно пересилило в нем страх. Он слышал о богатстве царского фаворита и о том, что его власть не знает границ. Он видел Сенмута несколько раз, когда тот входил в храм вместе с фараоном, и оба сияли, словно боги. Им овладели трепет и застенчивость.

– Я не знаю, могущественный управляющий. Я бы хотел когда-нибудь стать верховным жрецом.

– А, так, значит, у тебя тоже есть амбиции!

Сенмут выпустил его руку и отослал Паере за молоком и едой. Потом кивнул на красивое резное кресло кедрового дерева, и мальчик робко примостился на его краешке, наблюдая, как Сенмут снимает парик. Когда в комнату неслышным шагом вошла Та-кха'ет, все еще босая и в ночной сорочке, она застала своего повелителя погруженным в разговор с грязным мальчишкой, у которого был такой вид, будто он отродясь не ел досыта. Они набивали рты кусками свежеиспеченного хлеба и гусятины, весело болтая без умолку.